Михаил Воронецкий - Новолунье

Отец покуривал, поглядывал на Енисей, и красноватое лицо его становилось отчего-то все добродушнее.

«Наверно, наконец-то удалось уснуть после обеда, — подумал я, — теперь что хочешь проси — не откажет».

— Ты ремень носить теперь не будешь? — спросил я. Отец в Минусинске на базаре выменял на старые маральи рога новенький офицерский ремень. Я давно хотел его присвоить, но отец не давал.

«Тебе баловство, — сказал тогда он, — а мне для дела. За него удобно к плоту привязываться».

«А ты не привязывайся...»

«Легко сказать — не привязывайся... А вот ты бы на моем месте побывал да посмотрел».

Тогда я приставать к отцу не стал, а сейчас понял, что момент подходящий. Ведь мне этого ремня только и не хватало для полной формы. А фуражка есть, хоть и милицейская.

— Отдашь мне ремень? — спросил я отца.

— Бери.

— Насовсем?

— Да уж если в тайгу не пойду… Только, чур, не задаром. Поможешь мне плетень разбирать.

Как-то так получилось, что уезжали первыми те, кто жил на нашем краю деревни. Уезжали торопливо, словно боясь передумать... Наспех разбирали избы, грузились и, потупя глаза, прощались с соседями. Соседи же, пожимая руки отъезжающим, говорили:

— Ну, что там. Ждите и нас скоро. Долго тут не протянем. Как-никак жить там веселее. Село большое. И школа, и медпункт. А тут что, схватит живот — беги хоть на карачках на конюховскую: лошадь тебе конюх не пригонит.

Увозили только избы да сени. Сараи, навесы, заборы — все бросали. Первое время странно было их видеть возле исчезнувшего жилья, на месте которого торчали только глинобитные печи.

Вечерами, в сумерках, к развороченному двору приходили мужики, бабы. Делили оставшийся трухляк — на дрова. Печи разбивали ребятишки. Вскоре на месте бывшего жилья оставались только комья обожженной глины. Да еще плетни.

Когда отец вернулся из тайги, весь бывший край деревни выглядел заглохшим пустырем. Только кое-где из бурьяна торчали полуистлевшие плетни огородов. А о том, что здесь совсем недавно было жилье, напоминали жирно разросшиеся черемуховые рощицы бывших палисадников. Расползался по берегу малинник. А после очередного половодья, когда деревня двое суток до самых окон стояла в воде, на пустыре густо полезли тополя. Первыми облюбовали эти места куры: тут им легко прятаться от орлов. Бабы сначала с ног сбились, отыскивая яйца своих несушек. Потом махнули рукой, и яйца на пустыре считались ничейными.

— А зачем плетни разбирать? — спросил я отца, когда мы уходили на пустырь.

Отец долго не отвечал. Потом, остановившись на полянке, сказал:

— Зачем, говоришь... Дереву расти мешают. Все плетни, Все палки, все сучья надо убрать, а где густо — вырубить. Тогда так расти все начнет, что я те дам! Не успеем мы с тобой оглянуться, а уж тут роща будет. Я без лесу, паря, теперь не могу. Привык в тайге. А потом... кто его знает!.. Может, тут совсем по-другому жизнь пойдет. Наедут люди, дома понастроят, а тут парк готовый. По выходным дням гулять будут.

Я в недоуменье посмотрел отцу в лицо: шутит, поди... Но отец был скорее задумчив, чем весел.

— Кто наедет-то? — спросил я. — Председатель норовит последних в Шоболовку перевезти...

— Председатель — человек не здешний. Нашего брата ему понять трудно. Хотя человек он и умный, а не может в толк взять, что люди к своей земле душой прирастают, Я вон сколь лет по тайгам слонялся, а вот невтерпеж стало — вернулся к своему берегу. А ему что: в Шоболовку перевезти легче, чем строить здесь школу, клуб, электричество тянуть... Ну да поживем — увидим, как оно все обернется. Только меня с этого места не сковырнуть.

Отец мельком оглядел окрестности и принялся выдергивать из похилившегося плетня, заросшего малинником, двухметровые колья...

— Таскай помаленьку к дому — там сожгем потом.

Народу на помочь собралось много. Пришли званые и незваные. Приехали даже из Монастырки, семь мужиков. Когда отец работал в леспромхозе, много друзей-приятелей завелось у него по верхнеенисейским деревням. Тому крышу перекрыл, другому баньку сгоношил, а третьему сени либо избушку перетряс — и все от его доброты. Как не помочь такому человеку.

Но явились и такие, что спокойно доживали свой век в отцовских, а то и в дедовских избах, срубленных из лиственничных бревен, а значит, и в услугах отца нужды не имели. А вот пришли. Не могли не прийти. Так как хорошо знали, что отец вернулся из тайги насовсем, а стало быть, не с пустым карманом, как прежде... При такой возможности да не прикопить на первое обзаведенье — значит быть круглым дураком. Отца таковым отродясь не считали. А раз есть деньги, будет и хорошее угощенье.