Аврора Гитри - Татуированные души

Он подтягивает колени к подбородку. Так он пытался справиться со страхом в детстве. Прижать ноги к телу. Создать иллюзию того, что ты не одинок. Убедиться в том, что ночь тебя не убила.

Человек в маске осматривает пропасть, в которую свалился. Брошенные лотки. Кромешная тьма. Вдали большие здания, которые со скоростью проказы заполоняют город в последние годы. Они заслоняют небо, прячут звезды. Луна появляется только в одеянии из дыма. А нынешней ночью она вообще обходит столицу стороной.

На улице никого нет. Кроме крыс и шелудивых собак, распростершихся на асфальте и проклинающих бывших хозяев за то, что они их бросили.

Человек в маске различает поодаль лежащую на земле фигуру. Наверняка нищий, который делает вид, что умер, обманывая смерть и надеясь, что она заберет его.

Человек в маске чувствует, как усталость сгибает его плечи. Бег обессилил его. Не думая о рассвете, который скоро поднимется над ним, он медленно растягивается на асфальте, раскидывает руки по черной, зернистой поверхности и опускает веки.

Под закрытыми ресницами сразу же возникает образ высокой и тонкой женщины с жестоким блеском в глазах. Женщины, похожей на кошку.

Октябрь 1984 года

Господин Джонс ушел на работу. Нет тоже.

Как только они покидают дом, я приступаю к выполнению своих повседневных обязанностей. С тех пор как служу у англичанина, я все время придерживаюсь четкого распорядка. Сначала убираю кухню. Я всегда ненавидел мыть посуду, поэтому я начинаю с нее. Затем подметаю гостиную, вытираю пыль, мою пол. Потом иду в спальню, мое самое любимое, наравне с кухней, место в доме. Она вся белая и похожа на святилище. Я всегда мою ноги перед тем, как туда зайти, потому что там лежит палас кремового цвета. Когда я, ни о чем не подозревая, заглянул в спальню впервые, то оставил на паласе следы. Чтобы отчистить их, я трудился целый день, весь покрытый холодным потом, таким же, что выступает у меня на коже по ночам. После того случая я принимаю меры предосторожности.

В этой комнате мне кажется, что я хожу по облакам. Палас такой мягкий. Такой нежный. Он совсем не похож на занозистый пол в проклятой хижине. А кровать… Такая широкая, что на ней могла бы спать целая семья. Я обожаю прикасаться к матрасу, трогать набитые перьями подушки, разглаживать простыни. Я встряхиваю ткань и чувствую, как она ласкает руки, как распространяет своеобразный запах господина. Аромат сна и лимонной мяты, смешанный с особыми нотами пота белой кожи. Слегка кисловатыми.

Но никогда я не осмеливаюсь лечь на эту кровать. А вот Пи Ньян не лишает себя такого удовольствия. Она сама мне об этом рассказывала. Когда госпожа Мартен уходит из дома, старая Пи любит воображать себя принцессой. Она играет в богачку, валяется на кровати и пробует на мягкость диваны. Иногда даже ворует что-нибудь из холодильника. Когда ее хозяйка это заметила, то заподозрила маленькую, умственно отсталую дочку садовника Пинга.

Я не решился бы. Я никогда не стал бы рисковать потерять работу и остаться дома один на один со своим палачом. Да и к чему представлять себя хозяином, если я не хозяин? Это придало бы только еще более горький привкус моей нищете.

Правда, я должен признаться, что иногда завидую своему хозяину. Особенно его сну. Я догадываюсь, что он глубок. Что его не нарушают кошмары. На такой кровати снятся только сладкие сны. И потом, здесь хозяин совершенно точно в безопасности. Здесь никто не шумит. Хриплое дыхание безумца не тревожит его по ночам.

Покончив со спальней, я иду на кухню, на свою территорию, и делаю ужин для господина.

Моя мать, которая ненавидела после работы готовить еще и для своих детей, научила меня основам ремесла. Однажды, когда мне было лет десять от силы, она вернулась домой и заявила: «С сегодняшнего дня ты в школу ходить не будешь. Займешься домом и кухней. Да ты, рохля, ни на что больше и не годишься!»

В то время брат, а он старше меня на шесть лет, уже работал в гараже. Приходя домой, он садился перед телевизором и вставал только к ужину. Моя мать так любила его, что не делала ему никаких замечаний. Он был ее сокровищем, настоящим тайцем. И вся домашняя работа легла на меня.

Первые дни моего обучения стали настоящей пыткой. Я обнаружил, что хижина на сваях заполнена оружием, о существовании которого я не подозревал. Я познавал предназначение каждого предмета кухонного обихода в тот момент, когда он с грохотом обрушивался на меня. Я понял, как опасно слишком горячее масло. И недожаренное мясо. А ведь я старался. И мне нравилось стоять у плиты. Потому что пусть пинками и оскорблениями, но мать обучала меня своему ремеслу, ремеслу повара. Пусть даже с ненавистью, она впервые отдавала мне что-то, что принадлежало ей: аромат, вкус, внешнее оформление блюда, которое могло стать живой картинкой с ананасами в виде корабликов, с апельсинами в форме огромных цветов. Она научила меня чувствовать разницу между имбирем и галгантом. Эти коренья любят женщины, они придают еде остроту. Мать даже приносила специально для уроков продукты с работы, из ресторана для богатых.