Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Каупервуд, до тех пор погруженный в дебри финансовой отчетности, словно по мановению волшебной палочки перенесся в иное царство, где птицы и птенцы, трава и легкий ветерок были важнее, чем камень и кирпич, акции и облигации. Он встал и последовал за ее легкими шагами через лужайку, где возле ольхи воробьиха учила птенца встать на крыло. Бернис наблюдала за этим действом из своей комнаты наверху и решила спуститься. Каупервуд вдруг с необыкновенной силой осознал, насколько незначительными в великом течении жизни были его собственные дела, когда вокруг него разворачивалась величественная борьба за существование, которую она понимала. Он видел, как она опустила руки и грациозно побежала вперед, временами пригибаясь к земле, пока воробушек трепетал крыльями перед ней. Потом она стремительно наклонилась, и, повернувшись с сияющим лицом, воскликнула:

– Смотрите, я поймала его! Он вырывается и хочет драться! Ах ты, милый!

Он держала птенца на ладони, обхватив его головку большим и указательным пальцем, и ласкала его указательным пальцем другой руки, смеялась и целовала его. Ее вдохновляла не столько любовь к птицам, как мастерство жизни и совершенство ее собственного тела. Услышав воробьиху, тревожно чирикавшую на ближайшей ветке, она обернулась и крикнула:

– Не ругайся! Я отпущу его.

Каупервуд рассмеялся, щурясь от утреннего солнца.

– Не стоит на нее сердиться, – заметил он.

– Она прекрасно знает, что я не причиню ему вреда, – восторженно ответила Бернис, как будто речь шла о серьезном деле.

– В самом деле? – поинтересовался Каупервуд. – Почему ты так говоришь?

– Потому что это правда. Разве вы не думаете, что они знают, когда их деткам угрожает реальная опасность?

– Но с какой стати? – настаивал Каупервуд, очарованный и заинтересованный ее непонятной ему логикой. Он не мог уследить за ходом ее мысли.

Она смерила ее невозмутимым взглядом своих синих глаз с матовым отливом.

– Вы полагаете, что в мире существует только пять чувств? – спросила она в своей прямой, но доброжелательной манере. – Конечно, они все знают. Она знает. – Она повернулась и изящно махнула рукой в сторону дерева, где теперь царил покой. Чириканье прекратилось. – Она знает, что я не кошка.

И снова эта манящая, насмешливая улыбка в уголках ее губ и глаз, в морщинках на носу. Даже слово «кошка» в ее устах звучало протяжно и ласково. Каупервуд смотрел на нее, как мог бы смотреть на картину, написанную гениальным художником. Он уже видел в ней женщину, способную овладеть самыми отдаленными уголками его души и поселиться там. Если она вообще интересуется им, то ему придется распахнуть перед ней свою душу. Ее взгляд был то прямым, то уклончивым, то дружелюбным, то спокойным и проницательным. Казалось, ее глаза говорили: «Тебе придется быть особенным человеком, чтобы понравиться мне», но вместе с тем они искрились юным озорством, о котором говорил и слегка наморщенный носик. Это была ни Стефани Плэтоу, ни Рита Сольберг. Он не мог присвоить ее по желанию, как это было с Эллой Хабби, Флоренс Кокрейн или Сесили Хейгенин. Здесь он имел дело с цельной личностью и душой, отданной искусству, романтике, философии и самой жизни. Между тем Бернис тоже начала чаще думать о Каупервуде. Должно быть, он необыкновенный человек; так говорила ее мать, а газеты постоянно упоминали его имя и следили за его передвижениями.

Немного позже они снова встретились в Саутгэмптоне, куда она уехала с матерью. Вместе с молодым человеком по имени Гренель Каупервуд и Бернис пошли купаться в море. Это был чудесный день.

Море расстилалось во все стороны от них, а слева находился красивая излучина пляжа с коричневатым песком. Глядя на Бернис в теннисных туфлях и купальном костюме из голубого шелка, Каупервуд с болью ощутил мимолетность жизни, где вечно свежая и цветущая юность приходит на смену надвигающейся старости. За его спиной стояли годы борьбы и жизненного опыта, но эта двадцатилетняя девушка с острым умом и изысканным вкусом явно не уступала ему в знании мироздания. В тех вопросах, которые они могли обсуждать друг с другом, он не находил изъянов в ее броне. Ее познания и замечания были обширными и здравыми, несмотря на небольшую склонность к позерству, впрочем, достаточно оправданному. Поскольку Гренель уже успел наскучить ей, она прогнала его купаться, а сама развлекалась беседой с Каупервудом, который привлекал ее цельностью своей натуры.