Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Прекрасно, – наконец сказала она. – Поступай, как знаешь. Полагаю, я смогу жить там точно так же, как и здесь, – одна.

Каупервуд понимал причину ее терзаний. Он знал, что происходит у нее в голове и насколько тщетны ее мечты. Жизнь научила его тому, насколько удачными и благоприятными должны быть обстоятельства, которые позволили бы женщине с ее недостатками проникнуть в холодный высший свет. Но, несмотря на свое мужество, он не сказал бы ей об этом даже ради спасения жизни. Он не мог забыть, как однажды плакал на ее плече за мрачной решеткой исправительной тюрьмы Восточного округа Пенсильвании. Поделиться с ней своими сокровенными мыслями было равносильно предательству перед самим собой. В новом особняке она может лелеять мечты о блистательном появлении в нью-йоркском высшем обществе, лелеять оскорбленное тщеславие и утешать свое расстроенное сердце, а между тем он будет ближе к Бернис Флеминг. Что бы ни говорить о извилистых дорожках человеческого ума, они свойственны всем людям, и Каупервуд не был исключением. Он все видел, все понимал и рассчитывал на простые человеческие качества Эйлин.

Осложнения, сопровождавшие многочисленные любовные романы Каупервуда, иногда заставляли его гадать, существует ли какое-то физическое удовлетворение или душевное спокойствие за пределами моногамных отношений. Хотя миссис Хэнд уехала в Европу в разгар скандала, связанного с ее именем, после возвращения она попыталась встретиться с ним. Сесили Хейгенин пользовалась любой возможностью писать ему письма с заверениями в своей непреходящей страсти. Флоренс Кокрейн настаивала на встрече с ним даже после того, как его интерес к ней стал иссякать. Со своей стороны Эйлин из-за своего двусмысленного положения и общего краха, недавно пристрастилась к спиртному. В результате неудачного романа с Линдом – ибо, несмотря на уступку, она не испытывала подлинного сердечного влечения, – и благородного отношения Каупервуда к ее неверности, она достигла состояния того внутреннего конфликта, при котором человек начинает заниматься желчным самоанализом; для более чувствительных или менее стойких людей это заканчивается распадом личности или даже смертью. Горе тому, кто верит в иллюзию, как в единственную реальность, и горе тому, кто этого не делает. На одном пути находится боль разочарования, на другом лишь сожаления.

После отъезда Линда в Европу, куда она отказалась сопровождать его, Эйлин увлеклась еще одним персонажем – скульптором по имени Уотсон Скит. В отличие от большинства творческих людей, он был единственным наследником владельца огромной мебельной компании, в управлении которой он отказался принимать какое-либо участие. Скит получил образование за рубежом, но вернулся в Чикаго с целью распространения высокого искусства на Западе. Крупный, светловолосый, полноватый, он обладал некоторой старомодной естественностью и простотой, привлекающей Эйлин. Они познакомились в салоне Риса Грайера. Чувствуя себя одинокой после отъезда Линда, – а больше всего она страшилась одиночества, – Эйлин вступила в связь со Скитом, но это не принесло ей особого душевного облегчения. Тот внутренний образец, тот вдохновляющий идеал, который определяет меру всех вещей, сохранял свою власть над ней. Кто не испытывал леденящего душу воспоминания о былых, лучших днях? Оно отравляет сегодняшние мечты, и этот призрак пустыми глазницами взирает на наши тщетные усилия продолжать жить полной жизнью. Представление о том, какой могла бы быть ее жизнь с Каупервудом, сопровождало ее везде, куда бы она ни была. Если раньше она лишь иногда позволяла себе сигарету, то теперь курила почти постоянно. Если раньше она лишь пригубляла вино, коктейли и бренди с содовой, теперь она пристрастилась к хайболлу – коктейлю с виски и содовой и пила его в количествах, несравнимых с обычной дегустацией. В конце концов пьянство – это состояние души, а не пристрастие к спиртному. Порой, когда она ссорилась с Линдом или находилась в подавленном состоянии, после нескольких порций спиртного ее накрывало волна меланхолического забытья. Она больше не страдала. Она могла заплакать, но слезы лились тихо и приносили облегчение. Ее печали были похожи на странные, манящие сны. Видения кружились перед ней, за ними она могла наблюдать со стороны. Иногда они и она (ибо она тоже считала себя чем-то вроде миража или зеркального отражения) казались сущностями иного мира, беспокойными, но не испытывающими жестоких страданий. Пресловутое «вино забвения» омывало и уносило ее душу. После нескольких более или менее случайных выпивок, когда она узнала, что хайболл действует как мягкое утешение, успокаивающее средство, алкоголь стал для нее спасением. Почему бы не пить, если это действительно приносит облегчение от любой боли? Выпивка не оставляла неприятных последствий, потому что виски разбавлялся большим количеством воды. Когда она оставалась в доме одна, у нее вошло в привычку брать из буфета спиртное и смешивать коктейль для себя или просить поднос с сифоном и бутылкой в свою комнату. Каупервуд, обративший внимание на постоянное присутствие спиртного в ее комнате и необычно обильные возлияния за обедом столом, сделал замечание по этому поводу.