Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

При этом выпаде лицо Линда омрачилось еще сильнее.

– Иди ты к дьяволу, – отрезал он. – Я вообще не понимаю тебя. Иногда ты ведешь себя так, словно любишь меня, а в другое время ты думаешь только о нем. Давай так: либо ты любишь меня, либо нет. Что ты выберешь? Если ты настолько без ума от него, что не можешь хотя бы на месяц уехать из дома, то тебе определенно нет дела до меня.

Благодаря долгому опыту совместной жизни с Каупервудом Эйлин во всех отношениях была неровней для Линда. Она боялась расстаться с ним: у нее не осталось бы никого, кто разделил бы ее чувства. И он ей нравился, он был светлым пятном посреди ее горестей, по крайней мере до сих пор. Однако знание того, что Каупервуд рассматривал этот роман как позорное пятно на ее изначальном единстве с его целями, тяжко давило на нее. При мысли о нем и о всей своей беспокойной и тягостной жизни она чувствовала себя очень несчастной.

– К черту! – раздраженно повторил Линд. – Оставайся, если тебе так хочется. Я не буду пытаться переубедить тебя, даже не думай об этом.

Они и в дальнейшем продолжали ссориться из-за его предложения, и, хотя в конце концов заключили перемирие, оба чувствовали, что дело движется к самой неблагополучной развязке.

Однажды утром вскоре после этого разговора Каупервуд, находившийся в хорошем расположении духа и довольный состоянием своих дел, вошел в комнату Эйлин, как он еще иногда делал, для завершения своего туалета и пожелания хорошего дня.

– Ну, вот, – оживленно заметил он, стоя перед зеркалом и поправляя воротничок и узел галстука. – Как продвигаются твои дела с Линдом? Надеюсь, все замечательно?

– Ох, катись к дьяволу! – вспыхнула Эйлин, борясь со смешанными чувствами, которые постоянно мучили ее. – Если бы не твое поведение, то не было бы никакого повода задавать эти дурацкие вопросы! У нас все хорошо, что бы ты ни думал об этом. Он такой же мужчина, как и ты, если не лучше. Он мне нравится. По крайней мере, он любит меня, чего нельзя сказать о тебе. Какое тебе дело до моей жизни? Тебе нет никакого дела до меня, так зачем говорить об этом? Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

– Эйлин, Эйлин, что это за манеры! Не нужно так бушевать. Я не имел в виду ничего особенного. Мне жаль себя точно так же, как и тебя. Я же говорил тебе, что совсем не ревную. Тебе кажется, что я осуждаю тебя, но ничего подобного. Я понимаю твои чувства, так что все в порядке.

– Ну, конечно, – отрезала она. – Ладно, можешь держать свои чувства при себе. Иди к черту! Говорю тебе, иди к черту! – Ее глаза сверкали.

Теперь он стоял на ковре посреди комнаты, одетый с иголочки, и Эйлин смотрела на него, энергичного, мужественного, привлекательного, – на своего прежнего Фрэнка. Она в очередной раз пожалела о своей неверности и возмутилась его равнодушием. «Бессердечная скотина!» – хотела она добавить, но сдержалась. У нее перехватило дыхание, глаза наполнились слезами. Ей хотелось подбежать к нему и сказать: «О, Фрэнк, разве ты не понимаешь, почему это произошло? Ты же будешь снова любить меня?» Но она опять сдержалась. Ей казалось, что он может понять, что на самом деле он понимает. Но так или иначе он не останется верен ей. Она бы с радостью бросила Линда и любого другого мужчину, если бы он только нашел нужные слова, если бы он искренне хотел вернуться к ней.

Вскоре после этой утренней сцены в ее спальне Каупервуд ознакомил Эйлин со своей идеей переезда в Нью-Йорк, указав на необходимость достойного размещения своей постоянно расширявшейся художественной коллекции и на то, что это даст ей еще одну возможность войти в светское общество.

– Итак, теперь ты намерен избавиться от меня в Чикаго, – заметила Эйлин, не подозревавшая о существовании Бернис Флеминг.

– Ничего подобного, – мягко отозвался Каупервуд. – Ты же видишь, как обстоят дела. У нас нет никаких шансов вписаться в приличное чикагское общество. Здесь у меня слишком много недоброжелателей. Если у нас будет большой дом в Нью-Йорке, какой я собираюсь построить, это само по себе послужит рекомендацией. В конце концов эти чикагцы не имеют представления о реальном великосветском шике. Тон задают восточные штаты, особенно высшие круги из Нью-Йорка. Если тебе будет угодно, я продам этот дом, и мы сможем жить там, по крайней мере на первых порах. Там я буду проводить с тобой столько же времени, сколько и здесь, а может быть, и больше.

Тщеславная душа Эйлин невольно потянулась к обширным возможностям, на которые он намекал. Этот дом стал для нее сущим кошмаром: местом забвения и дурных, болезненных воспоминаний. Здесь она сражалась с Ритой Сольберг; здесь она пережила краткий период светских приемов, которые вскоре прекратились; здесь она долго ждала возвращения любви Каупервуда, которой теперь уже не суждено вернуться во всем ее первоначальном блеске. Пока он говорил, она вопросительно, грустно смотрела на него, обуреваемая сомнениями. В то же время она не могла не подумать, что в Нью-Йорке, где деньги значили так много, с растущим богатством и престижем Каупервуда, она наконец сможет обрести достойное место в высшем свете. «Ничем не рисковать – значит, ничего не иметь» – гласил девиз, прикрепленный к ее грот-мачте, хотя ее снаряжение для той жизни, к которой она теперь стремилась, было лишь плодом ее фантазий, – крашеные деревяшки да мишура. Тщеславная, блистательная Эйлин, исполненная высоких надежд! Но как знать, как знать.