Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Его сердечность была достаточно искренней. Одна из врожденных черт характера Каупервуда, несмотря на все его хитроумие и безжалостность, состояла в том, что он не пользовался преимуществом над телом поверженного врага. В миг победы он неизменно был вежливым, учтивым и даже признательным, и теперь он искренне сочувствовал мэру.

Мистер Сласс положил свою шляпу и произнес напыщенным тоном, как с ним бывало в моменты крайней необходимости:

– Как видите, я здесь, мистер Каупервуд. Чего именно вы хотите от меня?

– Уверяю вас, мистер Сласс, ничего неразумного, – отозвался Каупервуд. – Сегодня утром ваш тон показался мне грубоватым, а поскольку мне всегда хотелось откровенно побеседовать с вами, я избрал такой способ. Мне хотелось бы сразу разубедить вас: я не собираюсь бесчестно обойтись с вами. В данный момент я не намерен публиковать вашу переписку с миссис Брэндон. (При этих словах он достал из ящика стола пачку писем, в которой мэр сразу же опознал страстные послания его милой Клаудии, и мистер Сласс издал слабый стон при виде этих убийственных улик.) Я не пытаюсь разрушить вашу карьеру, – продолжал Каупервуд. – И я не имею желания принуждать вас к чему-либо, что потребовало поступиться вашей совестью. Позвольте сказать, эти письма достались мне случайно. Я не стремился получить их. Но, поскольку они находятся у меня, я решил, что могу упомянуть о них как о причине для откровенного разговора и компромисса между нами.

Каупервуд не улыбался, но лишь задумчиво смотрел на Сласса. Потом, как будто свидетельствуя о правоте сказанного, он постучал пачкой писем по столу, доказывая их реальность.

– Да, – угрюмо произнес мистер Сласс. – Я понимаю.

Он просмотрел на небольшую, но плотную пачку писем, пока Каупервуд деликатно отвернулся в сторону. Потом посмотрел на пол и на свои туфли. Потер руки и похлопал по коленям. Каупервуд видел глубину его падения и поспешил на помощь.

– Ну же, мистер Сласс, – доброжелательно произнес он, – не стоит расстраиваться; все не так грустно, как вы думаете. Я прямо сейчас могу дать слово, что от вас не понадобится никакой кривды. Вы – мэр Чикаго, а я простой горожанин. Я собираюсь играть по справедливости. Сейчас я прошу вас дать мне лишь честное слово, что с этих пор вы не будете принимать участие в драке, затеянной из чистой неприязни ко мне. Если вы не в состоянии добросовестно помочь мне в том, что я считаю совершенно законным требованием о дополнительных концессиях, то, по крайней мере, вы можете воздержаться от публичных нападок на меня. Я положу эти письма в сейф, где они останутся до конца следующей кампании, а потом уничтожу их. У меня нет никаких личных чувств против вас – вообще никаких. Я не прошу вас подписывать постановления городского совета, дающие мне право на строительство надземных дорог. Я лишь хочу, чтобы вы временно воздержались от любых попыток возбудить общественное мнение против меня, особенно если совет сочтет возможным преодолеть ваше вето по данному вопросу. Это вас устраивает?

– А мои друзья? А горожане? А республиканская партия? – нервно залепетал Сласс. – Разве вы не понимаете, чего они от меня ожидают?

– Нет, не понимаю, – сухо отозвался Каупервуд. – И в любом случае есть разные способы проведения общественной кампании. Если хотите, предпринимайте все формальные меры, но не слишком усердствуйте. И консультируйтесь с моими юристами каждый раз, когда они будут обращаться к вам. Судья Диккеншитс – честный и разумный человек. То же самое можно сказать о генерале Ван Сайкле. Почему бы вам не советоваться с ними, разумеется, не публично, а в конфиденциальной обстановке? Вы обнаружите, что это весьма полезные люди.

Каупервуд изобразил поощрительную, вполне доброжелательную улыбку, и Чэффи Тейер Сласс, чьи политические надежды внезапно угасли, некоторое время сидел в раздумье, печальная и обессиленная жертва чужой воли.

– Ну, хорошо, – наконец сказал он и нервозно потер руки. – Этого следовало ожидать. Я должен был догадаться. Другого выхода нет, но… – И не в силах сдержать жарких слез, наполнивших глаза, достопочтенный мистер Сласс подхватил свою шляпу и вышел из комнаты. Не стоит и говорить, что его гневные проповеди против Каупервуда отныне прекратились навсегда.

В результате всех этих мероприятий Каупервуд как никогда остро испытывал свойственное ему ощущение превосходства над другими людьми. Еще недавно ему казалось, что противники могут одержать верх над ним, но теперь путь был свободен. Его состояние в целом достигло двадцати миллионов долларов. Его коллекция живописи стала самой значительной на Западе, исключая национальные галереи. Он стал воспринимать себя как фигуру национального, возможно, даже международного масштаба. Однако он начал понимать, что какой бы полной в итоге ни оказалась его финансовая победа, скорее всего, они с Эйлин так и не будут приняты в высшем чикагском обществе. Он совершил немало скандальных поступков и оттолкнул от себя слишком многих людей. Как и раньше, он был исполнен решимости сохранить прочный контроль над развитием чикагского городского транспорта. Но при этом он уже во второй раз в жизни был обеспокоен мыслью, что из-за особенностей своего темперамента его брак сложился несчастливым образом, и ситуацию будет очень трудно исправить. Эйлин, при всех ее недостатках, была далеко не такой послушной и корыстолюбивой, как его первая жена. Кроме того, он чувствовал, что она заслуживает лучшего отношения с его стороны. До сих пор он не испытывал ни малейшей неприязни к ней, хотя она больше не была для него такой желанной, воодушевляющей и соблазнительной, как раньше. Он причинил ей много страданий, и ее отношение к нему было слишком критичным и осуждающим. Он был готов посочувствовать ей и покаяться в своих изменчивых чувствах, но что с того? Он ничуть не лучше нее мог обуздывать свои страстные порывы.