Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Знаешь, должно быть, она была такой же, как ты, – восторженно уверяла ее одна розовощекая почитательница. – У нее такая же голова, как у тебя. Ты прекрасна, когда это делаешь.

Вместо ответа, глубокий взгляд темно-синих глаз Бернис с серьезной, почти равнодушной задумчивостью устремлялся на подругу. Даже ее молчание вызывало благоговейный трепет.

Учеба в школе, возглавляемой дамами благородными, но чопорными, невежественными, требующими беспрекословного выполнения правил, была для Бернис детской забавой. Она знала себе цену и была выше своих наставниц и девиц с безупречным положением в обществе, которые собирались послушать ее речи, пение или декламацию. Она глубоко и проникновенно сознавала свое достоинство, не связанное с каким-либо унаследованным положением в обществе, но имеющее врожденную ценность, а также свой великолепный артистизм. Одним из ее главных удовольствий было ходить в своей комнате, иногда ночью, с выключенной лампой при лунном свете, озарявшем все вокруг призрачным сиянием, изучая возможности своего тела и исполняя какой-нибудь наивный, грациозный древнегреческий танец, совершенно лишенный сексуального подтекста, хотя кто знает? Она досконально знала каждый дюйм своего тела под кремово-белыми одеждами, которые она часто носила. Однажды она написала в своем тайном дневнике, который был еще одним проявлением ее художественных наклонностей: «Моя кожа так чудесна. Она трепещет от ощущения жизни. Я люблю ее и сильные мышцы под ней. Я люблю свои волосы, руки и глаза. У меня длинные, тонкие и изящные руки, темно-синие глаза, а волосы каштановые, медно-красные, густые и блестящие. С такими крепкими руками и ногами я могу танцевать всю ночь. О, я люблю жизнь! Я люблю жизнь!»

Вы бы не назвали Бернис Флеминг чувственной девушкой, хотя она была такой, из-за ее сдержанности и власти над собой. Ее глаза лгали вам. Они лгали всему миру. Они смотрели на вас и сквозь вас со спокойным пониманием, насмешливой дерзостью, которая, вкупе с легким изгибом губ, как бы говорила: «Ты не можешь читать меня, как книгу». Она склоняла голову набок, улыбалась, лгала (по умолчанию), как будто это ничего не значило. И пока что это ничего не значило. Однако кое-что уже было: ее внутренние убеждения, которые она тщательно скрывала. О, мир, как плохо он знал ее! Как мало он на самом деле мог узнать о ней!

Каупервуд впервые встретился с этой дочерью Цирцеи от злополучной матери, когда посетил Нью-Йорк весной на второй год после своего знакомства с миссис Картер в Луисвилле. Бернис принимала участие в торжествах по случаю окончания учебного года в пансионе Брюстер, и миссис Картер решила отправиться в сопровождении Каупервуда. Каупервуд остановился в отеле «Незэлэнд», а миссис Картер в куда более скромном «Гренобле», и они вместе нанесли визит образцу совершенства, чья фотография уже несколько месяцев висела в его чикагской комнате. Когда они вошли в мрачноватую приемную пансиона Брюстер, Бернис бесшумно проскользнула туда через несколько минут, высокая, стройная, восхитительно гибкая. Каупервуд с первого взгляда убедился, что она воплощает те надежды, которые подавал ее портрет, и пришел в тихий восторг. Как он и думал, у нее оказалась необыкновенная, проницательная, умная улыбка, которая вместе с тем была женственной и приветливой. Почти не взглянув на него, она двинулась вперед, простирая руки неподражаемым театральным жестом и с отработанной, но все же естественной интонацией воскликнула:

– Дорогая мама, вы наконец приехали! Я все утро думала о вас. Я была не уверена, что вы придете, ведь ваши планы часто меняются. Кажется, я даже видела вас во сне этой ночью.

Она все еще носила полудлинную юбку из модного в те дни шелка, прикрывавшую верхний край ботинка. От нее исходил слабый аромат духов, противоречивший школьным правилам.

Каупервуд видел, что, несмотря на определенную нервозность из-за превосходства дочери, а также из-за его присутствия, миссис Картер очень гордится ею. Он быстро заметил, что Бернис исподтишка оценивает его: одного быстрого взгляда, брошенного из-под длинных ресниц, было достаточно, но она довольно точно определила возраст Каупервуда, его силу, энергию, богатство и положение в обществе. Без колебаний она сочла его человеком, влиятельным в своей сфере (вероятно, финансовой), одним из множества незаурядных знакомых ее матери, о чьих связях ей приходилось лишь гадать. Несмотря на юность, она сразу же поняла, что ему нравятся женщины и что, скорее всего, он посчитал ее очаровательной, но уделять ему какое-либо дополнительное внимание было не в ее правилах. Она предпочла изобразить живейший интерес только к своей матери.