Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

При звуках его резкого кашля, они вскочили и заметались по комнате: Гарни спрятался за занавеской, а Стефани присела на диван, укрывшись покрывалом. Она утратила дар речи и едва могла поверить тому, что глаза не обманывают ее. Гарни, довольно мужественный и дерзкий, но не имевший никакой выдержки, требовательно спросил:

– Кто вы и что вам здесь нужно?

– Не очень много, – с улыбкой отозвался Каупервуд. – Вероятно, мисс Плэтоу сможет вам объяснить.

Он кивнул в ее сторону.

Стефани, пригвожденная к месту его холодным и непреклонным взглядом, нервно отпрянула, не обращая внимания на Гарни. Последний мгновенно осознал, что ему придется иметь дело с бывшим любовником, который был не на шутку разгневан. В такой ситуации он не был готов вести себя разумно или хотя бы с достоинством.

– Мистер Гарни, – благодушно произнес Каупервуд, мрачно глядя на Стефани и обжигая ее своим презрением. – Вы мне безразличны, и я не стану беспокоить вас или мисс Плэтоу после того, как скажу несколько слов. Эта молодая женщина постоянно обманывала меня. Она лгала мне, изображая невинность, в которую я не верил. Сегодня она сказала мне, что собирается посетить дружескую вечеринку на Западной стороне. Она была моей любовницей в течение нескольких месяцев. Я давал ей деньги, драгоценности и все, что она пожелает. Кстати, эти нефритовые серьги, – один из моих подарков, – он снова кивнул в сторону Стефани. – Я пришел сюда сообщить ей, что она больше не сможет лгать мне и плакать при этом. Не знаю, много ли вам известно о ней и дорога ли она для вас. Но она должна знать, – тут он повернулся и посмотрел на Стефани, – она должна знать, что ее ложь для меня закончилась навсегда.

Во время этой страстной речи Стефани, испуганная, зачарованная и прекрасная, свернулась клубочком в уголке наводившего на размышления восточного дивана, глядела на Каупервуда с выражением, говорящим, что, несмотря на все свои актерские штучки, она все-таки любила его. Его сильная, властная фигура, обращавшаяся к ней с безжалостными словами, захватила ее богатое воображение. Она успела немного прикрыться, но ее смуглые руки и плечи, верхняя часть груди, округлые колени и ноги до лодыжек оставались обнаженными. Ее наивное лицо в ореоле черных волос было преисполнено горестной печали. Она была не на шутку напугана, ибо в глубине души всегда благоговела перед Каупервудом – необычным, суровым, обворожительным мужчиной. Теперь она сидела и смотрела, все еще надеясь умилостивить его патетичным выражением лица и смятенностью, в то время как Каупервуд, бесстрастный к ее уловкам и не скрывавший презрения к ее любовнику, просто стоял перед ними и улыбался. Скоро ей стало ясно, что она теряет этого сурового, удивительного человека. Рядом с ним бледный поэт Гарни выглядел довольно жалким суррогатом романтического образа. Она хотела что-то сказать, обратиться с последней мольбой, но было совершенно ясно, что Каупервуд не примет ее оправданий; кроме того, Гарни по-прежнему находился в комнате. В ее горле застрял комок, глаза наполнились слезами, и даже сейчас обуревавшие ее чувства одержали верх над доводами разума. Каупервуду было хорошо знакомо это выражение, и оно было единственным триумфом, на который он мог рассчитывать.

– Стефани, – сказал он, – на прощание я хочу сказать лишь одно. Разумеется, мы больше никогда не увидимся. Ты хорошая актриса и должна держаться за свое ремесло. Ты сможешь преуспеть в нем и стать звездой театра, если не будешь слишком растрачивать его на твоих любовников. Что касается свободной любви, то, наверное, она присуща твоему характеру, но портит твою репутацию. Спокойной ночи.

Он повернулся и быстро вышел из комнаты.

– О, Фрэнк! – простонала Стефани призывным голосом, исполненным отчаяния, прямо на глазах у своего потрясенного любовника. Гарни застыл с открытым ртом и вытаращенными глазами.

Каупервуд не обратил внимания на ее призыв. Он прошел по темному коридору и спустился по лестнице. На какой-то момент соблазнительный образ прекрасной, загадочной, безнравственной и распутной женщины, – сладостного ядовитого цветка, которым она была для него, – снова предстал перед ним.

– К черту! – воскликнул он. – К дьяволу эту маленькую тварь!

Его слова были такими жестокими, грубыми и горькими, потому что он впервые по-настоящему узнал, что значит любить и потерять, пылко стремиться к своему и не получить этого, – ни теперь и никогда потом. Он был твердо уверен, что его путь больше никогда не пересечется со Стефани Плэтоу.