Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Недавно по газетам прошло описание японской учащейся молодежи. Круглые бедняки приезжают в Сан-Франциско и ищут хоть какой-нибудь работы: поступают разносчиками газет, прачками, судомойками, лакеями, конюхами, лишь бы у них ночь была свободна. Соглашаются на какое угодно жалованье, согласны служить за хлеб и угол. После трудового дня усаживаются где-нибудь под лестницей в каморке и зубрят учебники. Через два-три года они сдают экзамен и ищут таких занятий, чтобы можно было ходить в колледж или университет. Через четыре, пять, шесть лет они оканчивают высшее образование и возвращаются на родину. Там делаются учителями, профессорами, редакторами газет, общественными деятелями. Оцените это многолетнее подвижничество, это жадное нахватыванье знаний, это бешеное стремление «догнать Европу». Как ни смотреть на цивилизацию Запада, очевидно, в ней кроется страшная возбудительная сила. Народы-мумии, народы-трупы в прикосновении с электричеством этой цивилизации, гальванизируются и оживают. Не одна Япония. Пример такого же чудесного воскресения дают некоторые части Индии и Индокитая, и, может быть, следующее поколение увидит проснувшимися Турцию, Аравию и Китай. Вы скажете, нам нечего брать у Запада, мы уже двести лет как к нему примкнули. Да, но тем не менее именно в последнее столетие мы снова от него отошли, и в степени невероятной. Иностранцы никогда не думали о России иначе, как о варварской стране, но теперь, попадая к нам, они прямо поражены контрастом. Сеть железных дорог и редкие точки на них, города, совсем Европа, но тотчас в обе стороны начинается семнадцатый век: глубокое невежество, первобытная нищета. Цивилизация Запада как будто переживает в России участь тех погибших цивилизаций, которые не раз проникали сюда со времен глубокой древности и бесследно гасли. Греки, византийцы, арабы, китайцы, готы не могли осилить обширнейшей в свете равнины, безбрежной, тонущей в тундрах и песках. Цивилизация Запада теперь рвется к нам железными путями, потоками иностранного золота и книжных знаний. Она одерживает победы, но слишком медленно и неверно. Местами уже завоеванные позиции приходится бросать: глохнут огромные иностранные заводы, рассчитанные на широкое потребление, гибнут колоссальные капиталы, вянут великие учения на нашей почве, хиреют школы и некогда заимствованные превосходные учреждения дичают, как культурный овощ, высаженный в поле. Страна захолустная еще во времена Горация, страна деревень (rus – Русь – по остроумной догадке Пушкина), – Русь с неимоверным упорством отстаивает докультурные свои особенности. Прежде, в Средние века, это уже представляло серьезную опасность, теперь же в век окончательного раздела земного шара захолустье означает прямо политическую смерть.

Я вовсе не думаю, что школа – панацея всех наших бед и зол. Особенно я не думаю этого о народной школе. Бесчисленные школы имеются в Корее и Бухаре, и простой народ в этих странах, как и Китае, почти поголовно грамотен. Плохая школа и глупая литература, пожалуй, составляют худшее из невежеств. Просвещает народ не какое-нибудь, а только высшее и притом общечеловеческое просвещение. Оно только начинается в хорошо поставленных деревенских школах, действительные же очаги его – гимназии, университеты, библиотеки, журналы, если пытливый дух нации в них не связан. Школа – даже высшая – давно перестала быть единственным просветителем. Мастерская, лавка товаров, газетный листок, книга, наконец постоянная перемена места и небывалый прежде обмен идей – все это просвещает иной раз не меньше школы. Школа неподвижная вроде еврейской и магометанской обыкновенно не светит, а заслоняет свет. Но европейская школа, постоянно совершенствующаяся, свободная, остается все же самым центральным двигателем цивилизации. Не все имеют счастье родиться в высококультурной семье, и для подавляющего народного большинства именно школа дает второе рождение, то высшее развитие, при котором лишь возможна полнота сознания. О, как нуждается страна наша в полноте сознания! Те триста тысяч школ, которые нам нужны (и которых нет), составляют опорные пункты для необходимой великой мобилизации русского духа. Тысячи средних школ и десятки высших – форты и бастионы той невидимой твердыни народной, которая называется цивилизацией.

Я не знаю, о чем беседуют генерал-губернаторы нашего просвещения; вероятно, это частные, домашние вопросы их ведомства. Мне хотелось лишний раз напомнить о государственной роли школы. Эта роль не в том, чтобы фабриковать то или иное миросозерцание, непременно либеральное или консервативное. Школа государственная должна стоять выше партий, как выше их должно стоять государство. Школа – орган не какой-нибудь исключительной доктрины: в ней она вырождается в схоластику, в китайскую мудрость, в талмуд. Школа должна быть органом общечеловеческой цивилизации, и тогда только она будет разумом своего народа. Давайте фактов, бесспорных фактов, давайте побольше достоверного материала: свежий народный ум сам в нем разберется. Нужно отличное знание истории, географии, математики, литературы, нужно широкое знакомство с природой: лишь в прикосновении с ней европейский человек, как древний титан, почерпнул свои безмерные силы. Главное – необходимо, чтобы знания давались отчетливые и прочные. Нужно спешить с этим. Нужно наконец просвещать народ не на словах только, а на деле. Мне кажется, бесконечные речи об учебной реформе только тормозят просвещение. Лет 30–40 назад была очень недурная система: ее бы выполнять как следует, между тем ее сломали. Воздвигнутое громоздкое здание снова сломали, а наскоро сколоченное «временное помещение» того гляди и само рухнет. Под бессилием что-нибудь создать обыкновенно кроется равнодушие. Если бы, как при Петре Великом, у нас обнаружилась страстная жажда знаний, она нашла бы себе тысячи удовлетворений. Система сложилась бы органически, если бы явилась жизнь, требующая системы.