Михаил Меньшиков - Письма к ближним

«Всего приятнее для учеников, – скажете вы, – когда нет учителя». Да, такова ужасная действительность. Сознавая это, многие педагоги из страха перед разнузданными учениками, из собственной лени и отвращения к науке кончают тем, что почти бросают занятия. Кое-что задавая, кое-как спрашивая, они ставят хорошие баллы и переводят из класса в класс прямо поразительных невежд. Нынче, при отмене экзаменов, это облегчено донельзя. Большинство учеников довольны такими учителями, но не скрывают безотчетного к ним презрения. Нужно, чтобы мальчик был совсем бездарен, чтобы хоть в глубине души не чувствовать, какая страшная потеря – погубленная праздно молодость, годы невозвратные по их свежести. Попечители должны всеми мерами бороться с этим опасным злом школы. Педагоги слабые, ленивые, тупые, бессовестные должны быть изгнаны без всякой пощады. Храм должен быть очищен от торгашей. Для высокой роли учителя общество должно выслать не наемников, а людей долга. Пока реформа сложится, дайте хороших учителей, и школа быстро сделается неузнаваемой. Хорошие учителя пригодились бы для всякой реформы. Последите, чтобы учителя действительно работали, и тотчас исчезнет чума всякой школы – ученическая скука, и трудоспособность учеников неслыханно поднимется. У нас не работают потому, что скучно, скучно же потому, что не работают. Этот circulus vitiosus должен быть наконец разрушен. Распахните двери школы, впустите волну свежих сил, дайте им немножко свободы. Великое дело – свежий человек. От него дышит озоном, и, как плесень, в его присутствии глохнет рутина. Если же мы, прокучивающие сотни миллионов в год, будем жалеть, например, приличного содержания для учителей, если мы будем набирать «числом поболее, ценою подешевле», если мы из кумовства будем беречь лентяев и бездарностей и проталкивать их на высшие места, само собою, никакая реформа не поможет делу. Мерзость запустения окончательно водворится на снятом месте. Насколько человек деятельный и умный вносит с собою атмосферу света, настолько неисчислимы бедствия от людей бездарных, пробравшихся на посты вождей. Учителя – естественные вожди молодого поколения, вступающего в жизнь, и какое предательство, если тут, на пороге жизни, молодежь обучается праздности и измене долгу!..

После армии и флота или прежде их – затрудняюсь это решить, – но образование народное стоит в самом центре народной обороны. Это нужно крепко усвоить себе и твердо помнить. Четверть века назад, после несчастной войны 1870 года, постоянно твердили фразу: «Францию разбил немецкий школьный учитель». Наш школьный учитель не умел разбить как следует и Турции, и тогда всем стало до ясности очевидным, что нам нельзя долее медлить с народным просвещением. Гибельная отсталость наша слишком уж бросалась в глаза. Но прошло еще четверть века, и то же горькое сознание повторяется и теперь. Не Япония бьет нас: нас бьют сто десять тысяч ее деревенских учителей (против наших 50 тысяч), ее тысячи газет и журналов, которые ведь тоже школы, ее превосходно налаженные высшие училища и колледжи, а главное – ее вдруг проснувшийся народный дух, жаждущий и ненасытный. Война войной: из всех сил будем биться, чтобы оттолкнуть занесенный над нами нож. Но нужно отдать врагу нашему справедливость: не только физическая за ним (едва одолимая) сила, но очевидно есть и сила моральная… «Какая, – воскликните вы, – моральная сила?!» Просто воспользовались нашей оплошностью и на наши же средства завели себе флот и пушки. Если бы не китайская контрибуция, которую под нашей гарантией французы выдали Японии, не было бы ни флота у нее, ни осадных пушек. А без них не было бы и войны этой. На это замечу: китайскую контрибуцию надо было уметь взять, как и наше поручительство, и все это далось не даром. Пусть успехи Японии, как и все успехи на свете, основаны на оплошности соседей, но что же нибудь значит и уменье воспользоваться оплошностью. В японской политике много жадности, злобы, зависти, пустой гордости, и в общем это нравственно дрянная политика всех стран-завоевателей. Но ей нельзя отказать в чрезвычайном искусстве, в сосредоточенной разумности и феноменальной воле. Конечно, эта политика – голый эгоизм, но он поддержан не глупостью и не слабостью души, а противоположными качествами. Не будем следовать злобе нашего врага, но заимствовать от него немножко силы духа народного, героического одушевления, нам не мешало бы.