Валентин Курицын - В зареве пожара

— Забастовка! Забастовка!

Мимо Василия быстро пробежали несколько человек.

Во всех комнатах началась суматоха.

Торопливо складывали дела.

Стучали крышками конторок.

Кое-кого начало уже тошнить.

Удушливые газы давали себя знать.

Начальство тоже растерялось.

Всеми овладела паника…

Минут через десять контора опустела.

…Евсеев исчез сейчас же после того, как выполнил свою миссию.

В передней, около вешалок происходила настоящая давка.

Некоторые из служащих выбежали на улицу, не захватив даже верхнего платья…

Выйдя из конторы, Василий Иванович медленными шагами направился к себе на квартиру.

Между членами железнодорожного комитета было заранее условлено, что лица, принимавшие активное участие в обструкции, на некоторое время должны быть совершенно освобождены от партийной работы.

Сидеть по своим квартирам.

Не посещать ни собраний, ни массовки.

«Очиститься», выражаясь техническим языком.

…Евсеев шёл и не без удовольствия думал о предстоящем отдыхе.

— По крайней мере, отосплюсь за это время… Хорошо! Утром и вечером буду купаться…

Мысль о возможном аресте даже и в голову ему не приходила.

Сделано было всё чисто.

Комар носу не подточит.

Хотя на всякий случай к обыску он приготовился.

Книжки, листки припрятаны…

Более важные документы отнесены к товарищам…

— Да, выспаться необходимо… За последние дни я совсем изнервничался… К Косоворотовым разве сходить на досуге? Два раза заходила Ниночка. Эх, не поймёшь, что у ней на уме: обычное ли женское кокетство или…

Здесь мысли Василия Ивановича были прерваны неожиданным окликом:

— Здравствуйте, мой юный друг! О чём Вы это так замечтались? Идёт человек, голову опустив, видно, что мысли его витают «далеко, далеко от скучной юдоли земной!»

Перед Евсеевым стоял, слегка покачиваясь, заметно в приподнятом настроении, Антон Косоворотов.

Его помятый, заношенный костюм и осунувшееся, давно небритое лицо говорили без слов.

И сразу становилось ясно, что человек этот за последнее время больше пил, чем ел, спал, где попало, не раздеваясь.

От него пахло дешёвым табаком, потом и винным перегаром.

— Что же вы молчите, юноша? — продолжал Косоворотов развязным тоном человека улицы. — Не ожидали встретить меня в таком, могу сказать, непрезентабельном виде? Пустяки! Не обращайте внимания на внешность. Будьте выше толпы и её глупых предрассудков.

Евсеев пожал протянутую руку.

— Здравствуйте…

С Антоном он познакомился вскоре после Пасхи.

Случалось, беседовал с ним на разные темы.

Одинокая, гордая, по-своему, душа бывшего актёра представляла для Евсеева известный интерес.

А озлобленный жизнью ум Антона, рождавший иногда смелые парадоксы, мрачные и горькие софизмы, делал его занимательным собеседником…

— Вы домой?

— Да… Слышали об обструкции?

— Осведомлён… как же… Первое выступление революционеров 20-го числа!

— Это вы железнодорожников так?

— Вам не нравится моё определение? Эх, юноша! Ну, подумайте, какой же это протест? Какая же забастовка? Просто кукиш в кармане показали.

— Что же, для начала и это недурно, — усмехнулся Евсеев.

В голове у него вертелась мысль спросить о Ниночке.

Но почему-то это казалось неловким…

— А как ваши, здоровы?

Антон пренебрежительно махнул рукой.

— Я давно разошёлся с ними.

— Разве? Не слышал…

— Со стариком поспорили… Живу теперь, как птица небесная: где день, где ночь.

— С сёстрами не видитесь?

Косоворотов посмотрел в сторону и нервно пожал плечами.

— К чему?

Тихо вздохнул и добавил:

— Наши дороги разные, так лучше уж не встречаться!

— Что же вы теперь намерены делать?

— Жить, пить, бродить по белу-свету, — с прежней беспечностью ответил Антон.

Они шли теперь по узенькому тротуару, по улице, ведущей в заречную слободку.

Благодаря близости реки и пристани на этой улице было много пивных, грязных трактиров и чайных лавок.

Постоянно здесь бродили кучки босяков.

Было шумно и людно…

Часто пели, а ещё чаще дрались…

— Люблю я эту часть города, — сказал Косоворотов, широким жестом обращая внимание спутника на уличное оживление.

— Там, в городе, я чувствую себя чужим… Праздная разряженная толпа, зеркальные витрины магазинов, вся эта роскошь и шумиха буржуазной жизни, выставленная напоказ, делают меня особенно нервным и раздражительным. Я отдыхаю душой только здесь, среди этих полупьяных, полуголодных босяков. Эти грязные харчевни, смрадные кабаки привлекают меня как тихие пристани — место отдыха после плавания по бурному житейскому морю…