Валентин Курицын - В зареве пожара

— Так идёмте, господа! — предложил Мыльников.

— Что, на твою штаб-квартиру? К Аркадьичу?

— Всенепременно-с. Потому, мне больше никуда ходу нет, по причине городских сплетен и родительского притеснения… Отсюда не далече: всего два квартала.

— Идём, друзья! «Иду к Максиму я…» — фальшиво запел Петров, беря Мыльникова под руку.

— А кто это такой Аркадьич? — спросил Косоворотов.

— Номера он держит. Вверху номера, а внизу — трактир «Мавритания». Не бывал там?

В «Мавритании» приятелям отвели большой угловой номер с окнами на набережную.

Стеклянная дверь вела на балкон, защищённый от солнца парусиной.

В номере было прохладно от опущенных штор. Стоял полумрак.

Войдя, Петров повалился на диван, вытер вспотевший лоб и облегчённо вздохнул.

— Ф-у! Ну, теперь мы отдохнём. На улице температура прямо тропическая, а в желудке у меня настоящая Сахара! Пива! Полцарства за стакан пива!

— Да, пивка теперь недурно выпить, — сочувственно отозвался Косоворотов, открывая дверь на балкон.

— Сейчас, господа, всё будет, и пиво, и водка, — суетливо подхватил Мыльников. — Так ты, братец, — продолжал он, обращаясь к лакею, — дашь нам, прежде всего, полдюжины пивка.

— Холодного, пенистого, пильзенского пива! — с пафосом воскликнул Петров, забираясь с ногами на диван. — Графинчик водки, да не забудь поставить её на лёд, чтобы холодная была. Закусить, там чего-нибудь на скорую руку соберёшь. Да поживее, голубчик!

Коридорный вышел из номера.

Когда на столе появились пиво и поднос с графином и закусками, Петров оживился и взялся за стакан.

— Ну, Николас, — обратился он к своему юному приятелю, — призываю на твою голову все благословения неба. Спасаешь ты нас прямо от гибели. Сорок грехов тебе за это простится.

— Что Вы, что Вы-с, Василий Ксенофонтович. Я завсегда, с моим превеликим удовольствием готов разделить с Вами компанию. Но главная причина — папаша. Извольте сами знать, что это за человек есть. Держит меня, можно сказать, в большом притеснении. Карманных денег по рублю серебром-с отваливает. И смех, и грех! От людей даже совестно.

— Ну, мой юный друг, не нужно роптать на судьбу, — страдальчески поморщился Петров после выпитой рюмки.

— К счастью, ты не заражён ложными предрассудками. В выручку-то, поди, частенько заглядываешь?

Мыльников смущённо улыбнулся.

— Случается… Да Вы сами посудите, господа, как же мне быть иначе? Хочется иной раз с друзьями побеседовать и на прочие удовольствия…

— Выручка выручкой, да и старший приказчик снабжает тебя деньжонками. Парень он у вас жох. Забирает тебя понемногу в свои руки.

— Правда. Сущая правда-с! Ссужает меня-с. Одначе процент берёт хуже всякого жида.

— Рубль на рубль наживает?

— Без малого что так! Ну да, промежду нами говоря, это дело десятое. На это я не обижаюсь. Пускай наживает. Надо же ведь и ему профит иметь…

— Так на богомолье, говоришь, отец-то уехал? Грехи замаливать.

— За реку… В скиты-с… Мы ведь по старой вере.

— Ловко! Отец постом да молитвой душу свою очищает, а сынок тем временем по трактирам чёртомелит.

— Ну что же, это вполне естественно: дело молодое, — вмешался примирительным тоном Косоворотов.

— Да, тип его папаша, — задумчиво произнёс Петров, медленно пережёвывая бутерброд с ветчиной. — Мужик, можно сказать, кремень! Человек старого закала. Ты только представь себе, Антон. Миллионер, полгубернии в руках держит, а ходит в смазных сапогах и засаленной поддёвке, как какой-нибудь мелкий рядчик. Скуп до невероятного… Эх, не умеют люди жить!

Петров сокрушённо вздохнул и с сосредоточенным выражением лица взялся за графин.

— Вот уж, что верно, то верно, — согласился с ним Мыльников.

— Подлинно, что не умеем мы жить. Промежду нами говоря, одно серое невежество… Дом у нас, изволите знать, огромнейший. Что твой дворец. Потолки лепные, полы под паркет разделаны. Небель всякая, картины… Позапрошлой вон осенью старик рояль купил, полторы тысячи, как одну копеечку выложил-с. А к чему, спрашивается, рояль, коли играть некому? Так, только в зале место занимает. Причиной тому — самолюбие-с. Чтобы, значит, не хуже, чем у людей было… А сами мы внизу в трёх комнатах ютимся. Парадные горницы круглый год запертыми стоят. Только о Рождестве, да о Пасхе и отворяем… Или взять теперь в рассуждении стола… Пищу жрём, можно сказать, хуже последнего приказчика. Грубая, не деликатная пища. Щи да пироги — точно в деревне-с. Вот тебе и мильоны! Что в них проку-то?