Дмитрий Гусаров - Трагедия на Витимском тракте

Бельского вызвали с докладом в Дальбюро. Он боялся беспощадного разноса и даже оргвыводов. Однако в конце председатель, мрачно глядя на директора Главного Управления ГПО, лишь спросил:

— Надеюсь, вы понимаете, что пора с этим делом кончать! Сколько вам потребуется времени?

Сельский подумал, прикинул и остановился на минимальном:

— Неделя.

По реакции присутствующих понял, что мог бы запросить и побольше, но поправляться было несерьезно.

— Какая нужна помощь?

— Рассчитываю справиться своими силами.

Председатель еще раз пристально посмотрел на него:

— Через две недели бюро заслушает вас, как коммуниста, о полном искоренении банды Ленкова, о подробных обстоятельствах убийства товарищей Анохина и Крылова. Повторяю — ровно через две недели…

Льготный срок и порадовал Бельского, и огорчил запоздалым пониманием того, что в глазах членов бюро он со своей «неделей» выглядел весьма самоуверенным и легкомысленным человеком. Разве справишься тут за неделю? По пути в управление он беспрерывно думал об этом и решил постараться уложиться, если уж не в неделю, то хотя бы в десять дней.

Надо сказать, что дознание началось успешно, хотя на первом допросе Баталов все отрицал. Он сделал вид, что не знает причин ареста, что с Ленковым вообще не знаком. Правда, ему еще не предъявлялось ни одно из доказательств, которыми располагало следствие. По тому, как держал себя Баталов, чувствовалась натура опытного уголовника из тех, которые до отчаяния долго запираются, уходят от ответа, но зато потом, когда их припрут к стенке неопровержимыми уликами, они лишнего на себя брать не станут и своих соучастников не пощадит.

Зато перекупщица Александра Киргинцева «раскололась» сразу. То ли под впечатлением неожиданной смерти мужа, то ли под тяжестью улик — ведь бандиты были обнаружены в ее доме, — она торопливо и подавленно давала показания, называла все новые фамилии и клички, повторяя к месту и не к месту, что «любовницей Ленкова она никогда не была, что это оговор злых языков». При допросе Киргинцева подтвердила, что арестованный Константин Баталов дружит с Мишкой Самойловым, что неделю назад они вместе предлагали ее мужу продать на рынке два револьвера, но муж отказался, так как оружием они с мужем не торгуют, тем более, что муж сразу догадался, с какого дела взято было это оружие. Это показание было особенно важным, так как, по сведениям ГПО, Мишка Самойлов входил в «головку» банды и являлся одним из ближайших друзей Ленкова. Знала Киргинцева и Бориса Багрова, и «лысого Филиппа», которые изредка заходили к ним вместе с Ленковым и подолгу сидели за выпивкой, ожесточенно споря. Багров — низенький, квадратный парнишка с голубыми нахальными глазами — в спор не вступал. Он сидел и слушал. Зато лысый громила Филипп глуховатым голосом все время что–то выговаривал Ленкову, и дело у них доходило чуть ли не до ссоры. О чем они спорили, понять ей было трудно. Однако, как только Ленков начинал сердиться, «лысый Филипп» сразу уступал ему.

— Ну ладно, Костя! Ты атаман, твоя воля. Давай выпьем!

Когда госполитохрана стала выяснять, кто же такой этот «лысый Филипп», круг неожиданно сомкнулся. Но всем данным выходило, что им мог быть только Филипп Цупко — старый каторжанин, хозяин квартиры, на которой некоторое время назад так благополучно устроился в качестве постояльца секретный сотрудник ГПО.

Еще задолго до революции Филипп Цупко был приговорен к восьми годам каторги. После Февральской революции перебрался в Читу, женился на зажиточной солдаткой вдове и стал заниматься хозяйством, держал постоялый двор.

Первой мыслью Бельского было намерение немедленно арестовать Филиппа Цупко. Однако потом он подумал, что Костя–то Ленков еще на свободе… А вдруг Ленков, напуганный произведенными арестами и облавами, уйдет из города, скроется на таежные заимки? Потом ищи его, выявляй, нащупывай новые нити. Самойлов и другие — тоже бездомные. Им, при случае, легко смыться. А Цупко — единственный из всей бандитской головки — живет в Чите открыто, и этой связью надо дорожить.

В кабинете Бельского на рабочем столе лежало письмо. С вызывающей беспечностью оно было написано на лощеном листе, вырванном из конторской книги акцизного ведомства, сложено треугольником и без марки опущено в почтовый ящик. Вместо адреса — два слова: «Начальнику госполитохраны».

«Еще раз говорю, что с политическими мы не воюем и политических не убиваем. Фоменко сам виноват — зачем полез. Мы били и будем бить буржуев. А если угрозыск и ГПО будет арестовывать бывших красных партизан, я разнесу их ко всем чертям. Мы все ждали, скоро ль конец придет этому продажному буферу… А теперь говорят, что и в Совроссии буржуям опять волю дали. Куда уж дальше? Дешево вы нашу пролитую кровь партизанскую оценили».