Феррейра Кастро - Сельва

Элиас посмотрел на него. Потом сказал:

— И все же пойдемте. Бросьте об этом думать. Это вас не касается.

— Что меня не касается? Я не иду просто потому, что не хочу есть. Скажите, пожалуйста, сеу Жуке, что мне нездоровится. У меня голова болит и знобит, если потом проголодаюсь, попрошу что-нибудь у Жоана…

Элиас с улыбкой, ясно говорящей, что он не верит его отговоркам, удалился. Алберто вышел вслед за ним. По галерее он направился в коридор, ведший к его комнате. И там, опустив полог от москитов, улегся в гамак. Голова у него пылала — и все время, все время навязчиво, мучительно рисовалась сцена избиения.

Он проснулся внезапно. Что это? Сон? Кошмар? Какое-то мгновение он прислушивался. Крики повторились, где-то двигали мебель, люди бегали по галерее, и вдруг он услыхал в коридоре голос Тиаго:

— Сеу Алберто! Сеу Алберто!

— А? Что такое?

— Вставайте, молодой сеньор! Дом горит! Слышите?

— Что? Горит дом?

— Горит, горит! И разбудите вашего соседа! Вставайте скорей!

Через полураскрытое окно Алберто увидел странный отблеск, расползавшийся в углу галереи, словно слиток потускневшего золота постепенно краснел все больше и больше.

Элиас зашевелился в своем гамаке, а затем вскочил, испуганно спрашивая:

— Что такое? Что такое?

— Дом горит. Вставайте скорее!

Они оба выскочили, и, когда распахнули окно, комната осветилась ярким заревом. Там, снаружи, все видимое небо было багровым, слышался треск и в воздухе летали снопы искр.

Торопливо застегнув брюки и рубашки, Элиас и Алберто бросились в узкий темный коридор, который тоже был освещен заревом.

Вся земля от веранды до реки отливала красным золотом. Сапотильейра стояла, озаренная отблеском пламени, и птицы жапим, привлеченные ярким светом, высовывали черные головки из своих гнезд, спрятанных в листве; зелень ползучих растений окрасилась в желтый цвет, и огонь, разгораясь все больше, освещал уже вырисовывавшиеся в темноте заросли бананов и эмбауб на другой стороне протока. Впереди, за четкими контурами пальм, зарево пожара рассеивало прибрежный мрак, угасая лишь посередине реки.

Взгляд не мог оторваться от этой фантастической картины, ничего похожего здесь никогда не видели, даже когда ночью причаливал огромный двухтрубный пароход. Но страх заставлял забыть о потрясении, вызванном пожаром. Языки пламени сжимались в клубок, а потом расползались, как дрожащие, колышущиеся стебли: они то поднимались веретенообразно и распадались на более мелкие языки, смыкая наверху свои диадемы, то сжимались и бежали вдоль карниза, опускаясь, чтобы охватить опоры галереи. Огонь, занявшийся на том конце дома, где жил хозяин, боролся за свою свободу, стремился бежать дальше, распространиться по почерневшей спине крыши. Каркас дома оседал, и то и дело обвалы внутри него вносили трагические ноты в этот мягкий, горячий, летящий, шелковистый шепот.

Суета людей придавала драматический смысл огненному спектаклю.

Внизу сеньор Геррейро командовал, отдавая распоряжения. Алберто даже не думал, что бухгалтер способен на это:

— А ну, давай! Давай! Заливай с той стороны!

И, увидев, что на другом конце дома движется черная фигура, пытающаяся вынести что-то из мебели, закричал:

— Бросьте это, дона Витория! Бегите лучше с ведром за водой. Сейчас же!

Потом, обращаясь к Алберто и Элиасу:

— Сюда! Быстрей! Быстрей!

Рядом с ним к карнизу дома была приставлена лестница.

— Залезайте наверх и разбирайте крышу!

Взобравшись по лестнице, Алберто очутился перед широкой бороздой, проложенной Алешандрино, который был здесь, наверху, и разбирал крышу. Обнажились стропила, покрытые паутиной и ставшие малонадежными. А языки пламени лизали все вокруг, вытягиваясь и вытягиваясь, точно причудливые узоры.

Алберто и Элиас поползли влево, где крыша еще оставалась нетронутой, и поместились рядом с Алешандрино, который, как только увидел их, спросил:

— А сеу Жука? Уже там, внизу?

— Мы его не видели. А где он?

— Он был в доме. Мы с Жоаном попытались пробраться туда, но огонь не пустил. У меня все руки сожжены, и волосы и ресницы я тоже спалил. Если сеу Жука еще не выбрался во двор — значит, погиб.

С другой стороны доносился сухой треск черепиц; сброшенные вниз, они разбивались одна о другую.

Когда был достигнут зеленый гребень крыши, скат стало легче разбирать. Вскоре от одного карниза до другого, разрезав дом пополам, открылась широкая щель, где проглядывались стропила и поперечные балки. Языки пламени теперь уже лизали крышу совсем близко от людей, разбиравших ее.