Феррейра Кастро - Сельва

— Неправда? Пойдите на кухню. Там висит кнут, весь в крови. Он избил их до крови. Алешандрино сам мне об этом сказал… Жоан слышал, и Тиаго тоже. А они были прикованы к столбу и не могли защищаться…

— Негодяй!

Элиас понизил голос еще больше:

— Это сеу Жука приказал… И на восемь дней их лишили пищи…

— Оставьте меня! Оставьте меня! Не говорите мне больше ничего.

Элиас на мгновение замер, глядя на Алберто, удивленный выражением его лица. Потом спросил:

— Вы еще не идете в контору?

— Нет. Вы идите. Я скоро приду.

Он спустился по лестнице, прошел медленно до берега реки, потом вернулся и сел под сапотильейрой. Он задыхался. «Негодяи! Подлецы!» А что, если ему пойти туда? Взломать дверь и освободить всех пятерых?

Дверь сарая была у него перед глазами. Он подумал о том, какая сила нужна, чтобы ее взломать, и представил себе, как сбегаются привлеченные шумом Алешандрино, Жука и, возможно, — как знать? — Жоан и Элиас… «Ничего не выйдет…» Опустив голову и уставившись глазами в землю, он с безнадежностью ощущал свое бессилие. Вдруг кто-то поздоровался с ним:

— Добрый день, сеу Алберто!

— Добрый день…

Это был Тиаго, он шел мимо, направляясь к реке. Лицо у него было веселое, и он шел, напевая тягучую, монотонную песню. Алберто смотрел на него. Этот тоже! Он мстил, грязный клоун, им всем: и Фирмино, и Мандуке, и Ромуалдо, и всем другим, всем, кто называл его Колченогим! Алберто проводил его взглядом, и никогда старый негр со своей хромой ногой, сморщенной кожей и жабьим ртом не казался ему таким смешным и отвратительным, как сегодня. Ах, до чего же тяжело не иметь возможности выбраться уже сейчас из этого ада!

В дверях конторы появился Элиас и подошел к нему.

— Что там у вас?

— Я не понимаю тут кое-что в записях, в гроссбухе… Объясните, пожалуйста. Но если сейчас не хотите, я подожду.

— Пойдемте.

Они поднялись в контору, Алберто объяснил Элиасу то, чего тот не понимал. Попробовал и сам работать. Ошибался, зачеркивал, стирал — и начинал сначала. Напротив в окне виднелись желто-зеленые верхушки кротонов. Рядом блестел цветной календарь. А цифры на бумаге путались, улетучивались, меняли свои очертания.

В одиннадцать часов в контору вошел сеньор Геррейро. И у него, как показалось Алберто, лицо было каким-то необычным: более замкнутым и даже вроде похудевшим.

— Добрый день! Как дела? — И, прислонившись к конторке, он тут же начал работать.

Алберто умирал от желания поговорить с ним. Как он относится к происшедшему? Что думает обо всем этом? Его удерживало, однако, присутствие Элиаса. Дважды, когда тот заерзал на стуле, Алберто ждал, что естественная надобность принудит его выйти. Но нет. Элиас продолжал оставаться на своем месте, не произнося ни слова и проявляя большую прилежность в работе, до тех пор пока дона Яя не появилась с обычной аккуратностью сообщить мужу, что завтрак готов.

Алберто понял, что она недавно плакала. У нее были покрасневшие глаза, и голос ее свидетельствовал о скрытой печали.

Бухгалтер положил перо и подошел к жене:

— Пойдем.

Когда они удалились, Элиас повернул голову, заметив:

— Женщины не выносят таких вещей. Вы видели, в каком она состоянии. Она все слышала…

Алберто не ответил.

Теперь настала их очередь. Жоан позвал их снаружи. И этот голос, объявлявший перерыв в работе и столько раз ожидавшийся с нетерпением («Что-то сегодня Жоан задерживается». — «Задерживается что-то»), прозвучал уныло, как бы подтверждая тягостную монотонность их существования. Все было, как всегда: повар оповещает их о завтраке и обеде, река плавно течет, банановые заросли тянутся на другом берегу протока с киабо и ингазейрами посередине и с журубебами и ташизейро с краю. В темной зелени жалобные крики гуариб возвещают о тягостном одиночестве. Сзади скотный двор, эшафот человеческого достоинства, болото человеческой беды, переплетенная лианами стена сельвы, и дальше — Игарапе-ассу и просека Тодос-ос-Сантос… И снова веранда и река; Жоан, зовущий его на завтрак и обед; комната и веранда, веранда и комната; фонарь, горящий на лестнице; Жука Тристан, Алешандрино, игра в соло, — каждый день одно и то же, будто они плывут на пароходе. А новое, новое — вот оно: эти люди там, внизу, в старом сарае, запертые, голодные и избитые!

Увидев, что он не покидает конторы, Элиас поднялся, зевнув:

— Я что-то сегодня проголодался… Пошли?

— Мне не хочется есть. Что-то нездоровится. Пойду немного прилягу…