Феррейра Кастро - Сельва

«Но как? Как?» Только Жука Тристан пользовался здесь таким правом — он мог уехать в любое время, когда пожелает. Он был единственным, кто уезжал с деньгами, независимо от того, поднималась ли или опускалась цена на каучук. И Алберто чувствовал к нему зависть, близкую к глухой тайной ненависти. В то же время он чувствовал и необъяснимое облегчение, оттого что хозяин уехал. И во взгляде сеньора Геррейро, когда их глаза случайно встретились, он, как ему показалось, прочел то же самое. Не может быть! Вероятно, он ошибся!

Пароход был уже далеко, очень далеко; они помахали еще раз, но им никто не ответил.

Сидя рядом с ними на крутом берегу, Тиаго, опиравшийся на поставленный между ног посох, плакал в смиренном молчании. Алберто не сразу понял, что это слезы преданности, — из всех провожавших только в глазах негра видны были слезы. И преданность его была искренней: слезы так и струились по сморщенному лицу большой черной марионетки.

После отъезда Жуки Тристана сеньор Геррейро смекнул, что может завтракать и обедать в своих собственных апартаментах. Это было не только удобнее, приятнее и естественнее, но и избавляло от бесполезных ежедневных хождений из одного конца галереи в другой. Правда, были затруднения с кухней, поскольку в этой части дома кухней уже давно не пользовались и в ней царило запустение. Но призвали Алешандрино, и он, мастер на все руки, сразу все наладил. Забил гвоздь тут, гвоздь там, залатал кухню досками, убрал всю грязь. И для Жоана открылось новое поле деятельности. Здесь было больше света, чем в кухне на прежнем месте, и не досаждали коровы и быки, которые с жалостным мычанием лезли мордами в окно, когда на скотном дворе разделывали какую-нибудь молодую телку.

Сеньор Геррейро счел несправедливым держать Алберто и дальше в унизительном положении слуги. И в день открытия новой столовой, когда дона Яя вошла в контору сообщить, что завтрак готов, бухгалтер сказал ему:

— Пойдемте. Пойдемте завтракать с нами.

Взволнованный оказанной ему честью, Алберто встал и пошел вместе с ними на веранду, принадлежавшую Геррейро, полностью застекленную и превращенную в столовую. Уже при первом взгляде во всем была видна рука женщины. На столе стояло три прибора — это свидетельствовало о том, что приглашение сеньора Геррейро было заранее обдумано, и Алберто понял наконец причину, почему дона Яя, войдя в контору, посмотрела на него приветливее, чем в какой-либо другой день.

Они заняли свои места: сеньор Геррейро во главе стола и дона Яя напротив Алберто. И сразу же появился Жоан с большой рыбой тукунаре на блюде.

От волнения Алберто даже расхотелось есть. Он был переполнен благодарностью к хозяину дома, который отнесся к нему столь благосклонно. В горле у него стоял комок, и нежность, которую он испытывал к сеньору Геррейро, заставила его вспомнить в невольном сопоставлении ненавистного Жуку Тристана. Тот никогда не был бы способен на подобную деликатность! Если он и пригласил его принять участие в игре, то лишь потому, что не нашлось другого партнера, и даже его изредка выказываемое расположение являлось не чем иным, как результатом того расположения, с которым к Алберто относился бухгалтер.

Ему вспомнились раскаты смеха Жуки Тристана в его столовой во время завтраков и обедов, тогда как его, Алберто, кормили на кухне и он ел там один, забытый и униженный.

Теперь самолюбие Алберто было удовлетворено, и его признательность сеньору Геррейро не имела пределов.

Бухгалтер тоже проявлял признаки душевного удовлетворения.

— Так лучше, — говорил он, — у себя дома, и теперь вправду есть свой домашний очаг.

Сосуществование с сеу Жукой не было Геррейро противно. Но ему было вовсе не по душе всякий раз, когда ему хотелось поесть, независимо от того, пекло солнце или лил дождь, мерять галерею ногами, которой, казалось, не было конца. Вот ведь в Крато, где он работал до того, как приехал сюда, у него был отдельный домик и даже повар, которого оплачивал хозяин серингала. Когда сеу Жука вернется, надо будет договориться с ним, чтобы оставить все так, как теперь. Не всегда ведь нравится то, что по вкусу другим, а с тех пор, как у Геррейро завелась собственная кухня, он мог выбирать еду по собственному желанию. Для полного удовольствия ему не хватало лишь капусты, салата-латука и всякой другой зелени, которая здесь не выращивалась.

— Мы могли бы развести огород… — предложил Алберто.

— Я уже думал об этом и даже говорил с Алешандрино. Но он вытаращил на меня глаза, будто речь шла о чем-то потустороннем! У них здесь есть карура и жоан-гомес, а больше им ничего не нужно…