Феррейра Кастро - Сельва

Водрузив на плечо ящик, из которого вода стекала на его недавно сшитую куртку, он стал подниматься по крутому берегу. Наверху, на веранде, появился Жоан и крикнул ему, чтобы он оставил все и шел завтракать. Он послушался и, следуя за Жоаном, обогнул снаружи жилые комнаты Жуки Тристана и вошел в кухню. В конце большого стола: для него была поставлена тарелка и лежала салфетка, на другом конце высилась гора пустых блюд. Через открытое окно в кухню свешивалась ветка тамаринда с еще не созревшими стручками. Из смежной комнаты доносились голоса Жуки Тристана, еще какого-то мужчины и женщины. Они завтракали. Слышался звон столовых приборов, и время от времени, пока они жевали, наступала короткая тишина.

Небритый, лысый, толстый повар, внушавший симпатию своим добродушием, старательно и весело орудуя ложками, раскладывал еду на блюда и относил в комнату.

Иногда Жука кричал ему:

— Жоан! Перец!

Или отечески:

— Добавь гарнира, Жоан.

Трое собеседников явно пребывали в хорошем настроении. А у Алберто куски застревали в горле. Он принялся за лосося, но ел его так медленно, что повар удивился:

— Не нравится?

— Нравится, нравится, сеньор Жоан; но мне не хочется есть.

Стол, который он угадывал там, внутри, с белой скатертью, бокалами и вином, заставлял его чувствовать себя униженным, поставленным в положение слуги: руки, еще сморщенные от мытья бутылок, и еда, поданная ему на кухне, подчеркивали это. Он вспомнил, как нежна была с ним его мать, как соседи именовали его, студента, — «сеньор доктор», — в знак уважения к генералу, который дал ему имя. Наместник короля не однажды принимал его у себя дома, со вниманием слушая его предложения, — и все, кто боролся за восстановление монархии, кто носил дворянские титулы или обладал большим состоянием, всегда прислушивались к его словам и относились к нему с уважением. Если бы ему удалось закончить университет, он занимал бы теперь, возможно, достойное положение, был бы знаменит в среде молодежи, побеждая все и всех своим ораторским талантом, которому так завидовали сокурсники…

Но он был беден! Отец оставил ему лишь скудный пенсион: сам он вел жизнь простого солдата, любил казарменную жизнь, шпагу и олеографии старинных сражений, где изображались развевающиеся знамена, пронзенные пиками всадники и лошади во всевозможных позах. В его время не было, как теперь, выгодных должностей в банках и могущественных компаниях, и все чины, вплоть до генеральского, он получил лишь за выслугой лет. Отец всегда носил длинные усы, даже когда вошли в моду бритые лица. Если бы все было иначе, его сын не влачил бы сейчас существование раба и бедняка…

Жизнь бедняков… Жизнь бедняков… Для многих жизнь и в эмиграции была наслаждением: они поселялись во Франции, опьяняясь Парижем, или спали в Мадриде на мягких постелях с шикарными любовницами.

Если бы он был богат…

Там, в столовой, послышался шум отодвигаемых стульев, и через открытую дверь он увидел удалявшуюся дону Яя с округлыми бедрами и пышным бюстом и ее мужа в полосатой пижаме.

Он тоже поднялся.

— Ничего больше не хотите?

— Нет, сеньор Жоан. Большое спасибо.

Он обогнул тамаринд, поднялся на веранду и прошел снова на продовольственный склад. Там он открыл бочку, вставил в нее кран и принялся нацеживать в бутылки вино.

Уже почти стемнело, когда, закупорив последнюю бутылку, он вышел и уселся под развесистой сапотильейрой.

В сумерках Мадейра, охватившая двумя своими изгибами огромное пространство, походила скорее не на реку, а на грандиозное озеро и катила свои воды с сомнамбулической медлительностью. Время от времени тунцы, веселясь или в любовной погоне стремительно взрезая воду, то здесь, то там выносили на ее поверхность свои блестящие спины. Пираньи, прожорливые, как акулы, наводящие ужас на всех, кто рисковал окунуть в реку хоть палец, выпрыгивали из воды и высоко взметывали над ней свое тонкое туловище рыбы-людоеда. И медленно, очень медленно, повинуясь ритму течения, плыли вниз по реке огромные стволы, черные плоды гниения, и водяные растения с большими лепестками, раскрывающимися навстречу наступающей ночи.

Жука Тристан, от которого сильно попахивало спиртным, с ружьем в руке прошел возле сидящего Алберто.

Прислонившись к одной из пальм, он поднял ружье и принялся стрелять, упражняясь в меткости, в крокодилов, плавающих по реке. Это было его обычным вечерним развлечением. Бинда сел рядом с Алберто. Выстрелы управляющего отдавались эхом на другом берегу. Если пули попадали крокодилу в спину, он продолжал свой путь, а более опытные из них искали надежного убежища на дне. Когда же пуля попадала крокодилу в голову, он выпрямлялся в трагическом броске, словно дракон, отчаянно бил хвостом, его скрюченные лапы высовывались из воды, и все тело извивалось в судорогах, делая его похожим на доисторическое чудовище. Потом он погружался в воду, оставляя на воде островок крови. Несколько часов спустя он снова всплывал на поверхность, брюхом кверху, с неподвижными лапами, безжизненным хвостом, навсегда преданный потоку, где провел всю жизнь и нашел свою могилу.