Феррейра Кастро - Сельва

«Господин судья, господа присяжные…» Воспоминание о таких ораторских репетициях на тихих улицах, ведущих К его дому в Лиссабоне, снова вызвало у него тоску отверженного. Тогда он уже видел себя молодым, преуспевающим прокурором, который быстро добьется признания своими гневными обвинительными речами, разоблачающими крупные преступления с беспощадностью, свойственной его характеру.

Теперь, однако, все это рухнуло; развеялись победные замыслы, и его страдания, казалось, должны были доказать, как того хотели его противники, что его идеи тоже были преступлением, подлежащим расследованию.

Когда они вернулись в Тодос-ос-Сантос, Алберто невольно то и дело поглядывал на заросли, в которых исчез Агостиньо. Ему чудилось, что тот не ушел совсем, что нечто невидимое, но ощутимое осталось там, приставшее к листве, навечно укрытое в тени сельвы.

И, смотря на это место, он думал о преступнике, который скрылся неизвестно куда, прибавив тайпу своих шагов к неразгаданной тайне сельвы.

Назавтра Алберто все еще находился во власти этого наваждения. Ему казалось, что убитый Лоуренсо здесь, среди них, но никто его не видит, кроме него, охваченного монотонностью здешней жизни, которая медлила предать забвению то, что произошло и никогда не сможет это сделать.

Алберто зашагал по тропе, охваченный такой тоской, какой он никогда прежде не испытывал, даже в те первые дни, когда появление индейцев рисовалось ему неотвратимой опасностью.

Куда направился Агостиньо? В ту или эту сторону?

Он спохватился — ну что ему до этого? Разве Агостиньо не самый обычный преступник, разве только более ненавистный, чем другие? Но затем наваждение возвращалось. Если бы он узнал, что ступает по той же земле, по которой тот ступал, убегая, он бы сам бросился бежать, словно спасаясь от огня или ядовитой змеи.

Куда Агостиньо пошел? Куда он пошел?

Сейчас Алберто тяготило не только само преступление, но и его собственная связь со всей здешней жизнью и с этой необъятной сельвой, с этими непроходимыми, наводившими страх зарослями, куда Агостиньо бежал, чтобы уйти от возмездия.

Вечером Фирмино с трудом уговорил Алберто отправиться с ним на охоту в заросли. Тот отказывался, ссылаясь на усталость.

Однако, узнав, что зверье укрывается на противоположном берегу, в направлении Игарапе-ассу, взволнованный Алберто согласился.

Они сели вдвоем в лодку и поплыли по протоке. Затем Фирмино повернул влево, задел за ствол дерева, запутался в лианах и стал ломать и раздвигать ветви руками, поскольку грести было невозможно.

— Подожди минутку… — попросил Алберто.

Он протянул руку и сорвал цветок. Ох, сколько бы он стоил в Португалии! А тут в лесу их полно! То были прекрасные орхидеи редкостных форм и удивительных расцветок, каталеи с гладкими, как у лилий, лепестками, таившие в себе что-то эротическое, и вместе с тем пленительные, как мечта. Эти прелестные цветы были паразитами: корни, дававшие им жизнь, присасывались, как щупальца, к сочным стеблям и никогда больше не разжимали своих объятий. И они были не единственными. Одна половина сельвы жила за счет другой, словно растительной империи не хватало земли и новые растения не могли существовать иначе, как высасывая соки из деревьев, выросших здесь раньше. Любая ветка собственной кровью питала обвивающую ее чужую гирлянду. Апуизейро, — имеющее, кстати сказать, обширную родословную, — простирало свой деспотизм и дальше: поначалу — это безвестное семя, нашедшее приют на дереве, затем робкий воздушный корень, боязливо ищущий далекую землю, а в конце концов апуизейро пожирало приютившее его дерево, становясь полновластным хозяином в чужом доме. В этой немой борьбе растительный мир отличался суровым эгоизмом, неприкрытой жестокостью и бессознательной тиранией. Жить! Жить во что бы то ни стало было стремлением каждой ветки, каждого листика, сколь бы неодушевленными они ни представлялись глазам человека.

С каталеей в руке Алберто скользнул взглядом по своей полосатой рубахе. Нелепо к такой рубахе прикалывать цветок. Вот если бы в былые времена он мог купить орхидею у цветочника на Шиадо, как горделиво зашагал бы он по улицам, подражая Оскару Уайльду, радуясь, что экзотический цветок привлекает всеобщее внимание. Воспоминание о далеком городе, где провел он свою юность, как всегда, опечалило его.

— Не заденьте головой ветки, сеу Алберто! Там осы!

Алберто быстро наклонился и, проплыв под ветвями, преграждавшими путь, снова несколько мгновений любовался орхидеей. Потом бросил ее в воду. И она осталась плавать с раскрытыми лепестками, с погруженным в воду стеблем — звезда, зажженная на черной поверхности воды.