Феррейра Кастро - Сельва

Никакой беды не случилось. Напротив, все извлекли для себя пользу: с этого дня пираруку, которую кабокло раньше возили менять на соль, муку и кашасу в Умайту, стала обмениваться на месте. Отец Лоуренсо обосновался на большом озере, а его сосед направился в Попуньяс. Лоуренсо лишился отца уже в царствование Жуки Тристана и женился на одной из девушек, живших когда-то на исчезнувшем острове.

Широкое лицо Лоуренсо с длинными усами и блестящими волосами, развевающимися на ветру, было не лишено привлекательности. Обычно, когда ему удавалось поймать на острогу огромную пираруку или неисчислимое множество рыбы-быка, как это случилось на сей раз, он устраивал шумный, веселый праздник, разгоняя печаль отчаявшихся людей и приобретая в обмен на угощенье какую-нибудь безделушку для своей единственной дочери, на которую была обращена вся его нежность.

Когда Фирмино представил ему Алберто, он улыбнулся смиренно и заискивающе, явно не понимая, почему этот белый и говорящий так непохоже на всех остальных человек очутился здесь вместе с другими серингейро.

В хижине пол из пашиубы не был достаточно ровным, чтобы на нем можно было танцевать, и Лоуренсо соорудил широкую крытую веранду с глинобитным полом, на который он положил столько сил, сколько еще ни разу не затрачивал в жизни. Стоявшие вокруг старые ящики и небольшие деревянные колоды служили для сидения. Под потолком висел фонарь, он раскачивался при малейшем дуновении ветра и давал тусклый свет, едва позволявший различать друг друга и бросавший на всех дрожащие тени. Тени сливали одежду, тела и ноги в одно темное пятно, и только зубы и глаза негров ярко блестели. Было душно.

Собралось уже немало народа, и то и дело прибывали новые гости. У берега скапливалось все больше лодок, а многие приходили пешком.

Кабокло, который всегда, в любой день и час, был готов угостить чашкой кофе любого, кто зайдет в его хижину, переходил от одного к другому, приветствуя гостей. Всем здесь было хорошо. Воскресная кашаса, поглощенная по дороге, и предложенная хозяином кукурузная водка, гордость Лоуренсо, унаследовавшего от родителей боливийский секрет брожения кукурузы, всех развеселили, повсюду слышались громкие, возбужденные голоса.

Педро Суруби уселся, и гармонь его застонала в полумраке.

— Давайте, ребята! Протрясемся хорошенько перед ужином! — воодушевлял всех кабокло.

Но никто не выходил танцевать. Мужчины стояли стеной вокруг веранды с сигаретами в зубах, наблюдая. Женщины сидели, придумывая, о чем поговорить, и делая вид, что они и не помышляют о танцах. Таков был традиционный ритуал всех вечеринок. Первую польку никогда не танцевали. Педро Суруби прервал вдруг игру, выплюнул окурок и принялся сворачивать другую сигарету. Сразу воцарилась унылая тишина. Какая-то девчонка появилась в дверях хижины и замерла, прислонившись к косяку, чтобы не нарушить общее молчание.

Чувствуя на себе все взгляды и потому нарочно неторопливо, Педро Суруби закурил новую сигарету и, снова взявшись за гармонь, заиграл новую польку.

— Ну что же вы, ребята? — И Лоуренсо подал пример, выйдя танцевать с негритянкой Виторией.

За ним пошли и другие, и, когда не хватило женщин, мужчины стали танцевать друг с другом. Их силуэты, изуродованные рассеянным светом фонаря, расплываясь, двигались в полумраке, и отчетливо вырисовывались только лица с влажными от похоти губами.

Алберто понимал, что Фирмино не танцует, чтобы не бросать его здесь одного.

— Почему ты не идешь танцевать?

— Потом… Еще натанцуюсь. А вы, сеу Алберто, не танцуете?

— Нет. Но ты иди. Мне здесь хорошо. Нечего из-за меня скучать.

— Потом… Потом…

Когда гармонь замолкла и дамы уселись на свои места, Алберто стал считать: «Одна, две, три, четыре, пять…» — и, обращаясь к Фирмино:

— Ты мне сказал, что в серингале совсем нет женщин, а тут целых пять…

— Они все тут и есть! Нет только жены управляющего, она — белая и никогда не ходит на такие вечеринки, и доны Титы, жены сеу Алипио. Низенькая кабокла, — видите, — это жена Лоуренсо; негритянка, которая стоит, это дона Витория, мать Алешандрино, она стирает белье сеу Жуке, сеу Геррейро и сеу Винде; вот та, с оспинами на лице, — жена сеу Назарио из Игарапе-ассу; другая, с душистым жасмином в курчавых волосах, — жена Шико из Параизиньо: он живет здесь лет двадцать и, когда расплатился с долгом, выписал свою мулатку из Сеары, а потом так здесь и остался, потому что снова задолжал. У каждой из этих женщин есть хозяин, сеу Алберто, а у хозяина — ружье… Да и без ружья… Вы же знаете, сколько мужчин в серингале…