Феррейра Кастро - Сельва

— Все это чушь, сеу Алберто. Было бы еще хуже! В прошлом году, до того как убили Фелисиано, сеу Жука побывал в Тодос-ос-Сантос…

— И что же?

— Фелисиано маялся животом, а хозяин сказал, что он лодырь. И в воскресенье не продал ему ничего из продуктов.

В лесу вырастали тени. Солнце заходило, гасло его пышное сияние, и все громче отдавались эхом голоса шедших позади серингейро. Тоскливое молчание Фирмино наконец заразило и Алберто.

Если бы его мать узнала, каково ему здесь! Он отчетливо представил себе ее, старенькую, сморщенную, согбенную годами, всегда одетую в траур; как она верила в него, как страстно желала увидеть его «сеньором доктором», как о том мечтал его покойный отец, и она сама так надеялась, что сын вернет их семье утраченный блеск.

Здесь, в сумерках сельвы, в его ушах снова зазвучал далекий голос, который он столько раз слышал, когда еще учился в университете: «Тебе осталось учиться всего три года… Тебе осталось всего два года…»

Небо потемнело и земля уже оделась в траур, когда они подошли к бараку Лоуренсо. Он был единственным жильем на многокилометровых берегах озера Лаго-ассу, которое темнело в сумерках. Посередине озера виднелся маленький островок, заросший бамбуком и пальмами, куда было бы приятно приплыть на лодке на нежное любовное свидание. По огромной водной поверхности свободно плавали виктории-регии с раскинутыми по воде листьями, образующими широкие окружности, — они были похожи на короны, упавшие с головы далекого бога.

По ночам над озером повисала легкая воздушная пелена, и его теплое дыхание, казалось, было губительно для призраков, являвшихся украсть созвездия тропиков — сказочные, мерцающие сокровища, отражавшиеся в воде. Днем озеро сияло вороненой сталью, сверкающим стеклом. Оно открывало обширное, отливавшее серебром и радугой пространство, вдали затянутое прозрачной дымкой, сквозь которую слабо просвечивала зелень берегов.

Лоуренсо был единственным обитателем этой большой лесной поляны. Как все аборигены, он жил обособленно, и в серингале его положение было привилегированным. Из всего рабочего населения серингала он один не занимался добычей каучука. Эту давнюю привилегию его раса завоевала апатичностью и отсутствием честолюбия. Для них весь мир сводился к одному бараку, одной женщине, одному гарпуну и одной лодке; они сострадательно улыбались при виде легионов, прибывавших из Сеары, Мараньяна и даже из Пернамбуко осваивать девственную сельву и переживать все превратности судьбы, все мучения ради того, чтобы заработать немного денег.

Кабокло видел, как эти голодные люди овладевали, полные силы и желания, его землей, не заботясь о его судьбе, словно все это принадлежало им по праву или получено ими в дар. Но время шло, и те, что еще вчера были полны энергии, сегодня изнемогали от истощения; те, кто прибыл сюда с видом победителей, оказывались побежденными, и на одного вернувшегося домой приходились сотни других, что оставались в сельве навсегда, — нищие, больные лихорадкой, порабощенные долгами или мертвые. Сельва не прощала тем, кто пытался проникнуть в ее тайну, но в ней легко жилось этому смуглому человеку с гладкими черными волосами, который родился, уже отрекшись от всего, и довольствовался скудным существованием, равнодушно взирая на лежащие перед ним сказочные богатства.

Когда Сантос Меркадо, полный честолюбивых стремлений, высадился в Бени, чтобы завладеть порожистой частью реки Мадейры с ее великолепным водопадом. Теотонио и основать там Параизо, предки Лоуренсо уже жили на островке, лежащем поблизости от противоположного берега реки.

Боливиец выбрал место для поселка, приказал выкорчевать не меньше километра леса и с людьми, завербованными далеко отсюда, принялся разрабатывать каучуковую жилу. Известно было, что на другом берегу обитали две четы кабокло с детьми, но они были сами по себе, отделенные водной преградой от новых властителей. Летом они бросали в землю ради забавы немного табачных семян и, когда вырастали широкие листья, срезали их и свертывали из них сигары либо подвешивали пучками, а потом крошили. Все остальное для жизни давали им реки и озера, лодка и гарпун. Сантос Меркадо не знал, много ли кабокло живет в окрестностях, и так, в неведении, и вернулся в Боливию, после того как разбогател и продал свой серингал Сисино Монтейро. Настал, однако, день, когда островок начал размываться рекой. Потоком смыло два дерева, а назавтра метров пять земли; воды, меняя направление, уносили все и уже угрожали хижинам, когда отец Лоуренсо, сев в лодку, пересек реку и впервые высадился в Параизо, чтобы попросить гостеприимства у Сисино Монтейро.