Феррейра Кастро - Сельва

Внезапно его удивила тишина в хижине. Ни шагов, ни стука ножей или мисок — ничего.

Заподозрив, что туда пошел и Фирмино, Алберто вскочил и выбежал под навес. Фирмино, однако, нигде не было видно. В кастрюле кипела вода, вынося на поверхность куски котии.

Алберто вернулся в лачугу и снова растянулся в гамаке. Немного погодя он услышал, как сначала вошел Агостиньо, а потом Фирмино. Фирмино позвал его ужинать. Алберто не пошел. Нет, нет, ему не хочется есть. Его и в самом деле тошнило при одной мысли о руках, которые готовили еду.

— Вы что, больны, сеу Алберто?

Силуэт Фирмино вырисовывался у его гамака сквозь сетку от москитов.

Алберто задержал на нем взгляд: не смеется ли он над ним? Потом сухо ответил:

— Нет, я не болен. Но ничего не хочу.

— Смотрите, а то ведь бывает, что так начинается лихорадка… — Он говорил столь душевно, по-братски, что Алберто был сбит с толку. «Хороший он или плохой, этот человек, который только что был так отвратителен, а теперь ведет себя жалостливо и преданно, словно собака»?

— Не хочется. Я не болен, нет. Оставь меня одного.

Но тут снаружи послышался голос Балбино, звавший его. Алберто поспешно вскочил и подбежал к двери, чтобы не заставлять себя ждать. Увидев Алберто, надсмотрщик обратился к шедшему сзади Фирмино:

— Ты что позволяешь этому человеку портить все деревья?

— Я…

— Его работа никуда не годится! Разве так надсекают деревья? А ведь у него было время выучиться! Эти португальские торгаши там, в городе, когда обхаживают нас, бессовестно прикидываются эдакими тихонями, лишь бы мы их взяли сюда. А потом бездельничают и норовят нам же напакостить: ни дать ни взять змеи сурукуку.

Алберто побледнел от нестерпимого желания накинуться на обидчика. Но Балбино, спрятавшись за лошадь, с притворной естественностью скинул с плеча ружье, положил его поперек седла и продолжал:

— Но еще ни одному наглецу и мошеннику не удалось сесть мне на шею! Я скоро вернусь и проверю, как дальше пойдет дело. Сколько мороки от этих скотов: уверят вас, что, мол, всё они умеют, а потом перепортят все деревья, словно нарочно. Смотри за ним, Фирмино, понял? Ну, до скорой встречи…

Он подхватил ружье, сунул ногу в стремя, и, вскочив на лошадь, уехал с видом человека, которому нечего бояться мести.

Оцепенев от несправедливости, Алберто остался стоять как вкопанный, опершись плечом о косяк: взгляд его был прикован к полу, а в голове было пусто и мысли теряли последовательность и логику. Потом какое-то насекомое принялось ползать по тому участку террасы, которую охватывал его взор, и Алберто казалось, что своими бесчисленными ножками оно ползает по самым его зрачкам.

— Видали, каков! Гонору-то, гонору сколько, а ведь все они ничем не лучше нас. Хотел бы я посмотреть, как бы он сам делал насечки на деревьях, будь он, подобно вам, новичком, — заговорил Фирмино, нарушив затянувшееся молчание.

Алберто очнулся от своего оцепенения:

— Я все понимаю… Он хочет мне отомстить и делает это самым подлым образом…

— А, значит, это неспроста он на вас взъелся? То-то мне показалось, что за его словами что-то кроется… А с чего это он?

Агостиньо также подошел, любопытствуя, и, когда Алберто рассказал свою историю, оба они согласились, что это черт знает что — не пустить людей на берег, словно арестантов!

— Хуже всего то, что теперь вы от него хлебнете: нипочем он не оставит вас в покое…

— Посмотрим… Пропадать из-за какого-то… — пробормотал Алберто, самолюбие которого при воспоминании о перенесенных унижениях страдало еще больше, чем прежде.

Снова наступило молчание. Фирмино, прислонившись к стене, чистил ногти иголкой от пашиубы. Агостиньо, сидя на ящике, дымил сигаретой.

Потом Фирмино сказал веселым тоном:

— Ладно. Поедем порыбачим! Хотите с нами, сеу Алберто?

— А куда?

— На игапо [35] Игапо — затопленный участок леса, где вода после половодья остается стоячей. . Поставим перемет, глядишь, и поймаем хоть несколько каскудо [36] Каскудо — рыба с твердой, как панцирь, чешуей. .

Алберто согласился. Ему необходимо было прогнать терзавшие его мысли, как-то отвлечься, успокоиться.

Фирмино принес с веранды перемет, повесил через плечо карабин и под конец застегнул пояс с прицепленным к нему ножом.

— Ну что, пойдем?

Они вышли, и вскоре, через какие-нибудь полдюжины шагов по лесу, перед ними возникло игапо, застывшее, полное миазмов, страшное. Сначала показался проток между деревьями, среди которых одни были уже отмечены половодьем, а другие, задыхаясь в объятьях ползучих растений, ждали своего смертного часа в этой трясине, на чьей мертвой глади покоилась, как бы приглашая к поездке, маленькая лодка. Дальше вода, в колдовстве света выглядевшая то черной, то мутно-зеленоватой, расширяла свое ложе, разливаясь по лесу, пока не терялась из вида. Она пришла сюда в зимнее половодье, затопив почти всю сельву, и когда во время тропической летней жары уровень реки опустился, вода здесь осталась плененной. В своем мрачном покое она питала полчища москитов, делавших жизнь человека невыносимой, и переваривала ветви, сухие листья и другие гниющие останки таинственного леса. От болезненного и медленного застаивания вода приобретала мертвенную окраску. И в сельве было множество подобных пленных рек — извилистых, пересекавшихся между собой, больших водных борозд, до конца которых редко доходил серингейро, привычный и равнодушный ко всем чудесам Амазонии.