Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

— Элла, что там с Сэти?

— Скажи лучше, у нее в доме, а не с ней.

— А что, правда, та ее дочь вернулась? Убитая?

— Так мне сказали.

— А откуда известно, что это она?

— Она там живет. Спит, ест и творит черт знает что. Бьет Сэти каждый день.

— Господи! Малышка?

— Нет. Врослая. Такая, какой была бы, если б осталась жива.

— Ты хочешь сказать — во плоти?

— Да, именно так.

— И бьет Сэти кнутом?

— Как тесто взбивает.

— По-моему, так Сэти и надо.

— Никому такого не надо!

— Но, Элла…

— Никаких «но». То, что справедливо, не всегда правильно.

— Но нельзя же своих детей убивать, если тебе вдруг что-то в голову пришло?

— Нет. Но и детям, если им что-то вдруг в голову пришло, нельзя просто взять и убить мать.

И Элла постаралась убедить всех, что необходимо организовать спасение Сэти. Она была женщиной практичной и твердо верила, что есть корни съедобные, а есть и такие, которых нужно избегать при любых обстоятельствах. А излишние размышления, считала она, только мозги затуманивают и мешают действовать. Соседи Эллу не особенно любили, да она и сама была бы недовольна, если б было наоборот, потому что считала любовь вредной слабостью. Ее девственность и чистота утрачены были в том доме, где ее делили между собой отец и сын, который, как она говорила, «был еще хуже». Тот, что «был еще хуже», внушил ей полное отвращение к сексу и превратился для нее в мерило жестокости. Убийства, похищения, насилия — слушая обо всем этом, она только головой качала. Ничто не могло сравниться с тем, «кто был еще хуже». Она понимала ярость, охватившую Сэти двадцать лет назад, но то, что она сделала там, в сарае, под влиянием этого чувства, было, по мнению Эллы, исполнено непомерной гордыни, и вообще направлено не на того. Элла считала Сэти слишком уж сложной. Когда та вышла из тюрьмы и даже не взглянула в сторону бывших соседей, а стала жить так, словно вокруг не было ни одного человека, Элла отбросила память о ней, как ненужный хлам, и совершенно перестала обращать на нее внимание.

Однако эта ее дочь, Денвер, похоже, все-таки что-то соображала. Во всяком случае, она решилась выйти за порог, попросила о помощи, которая действительно была ей необходима, и теперь искала работу. А когда Элла услышала, что дом номер 124 находится во власти неведомого существа, которое истязает Сэти, то разозлилась и получила очередную возможность сравнить, сколь же отвратителен сам дьявол по сравнению с тем, «кто был еще хуже». А разозлилась она еще и вот почему: что бы там ни сделала Сэти, Элла не любила, когда былые ошибки заставляют человека расплачиваться за них своим настоящим и будущим. Преступление, совершенное Сэти, было поистине ошеломляющим; гордыня ее превосходила все мыслимые пределы; однако Элла никак не могла допустить, чтобы некогда совершенный Сэти грех обрел человеческую плоть и поселился у нее в доме, пользуясь там полной свободой и подчинив себе остальных. Каждый день жизни требовал от Эллы всех ее сил. Будущее виделось ей как закат; ну а прошлое следовало забыть, оставить позади. И если оно не желало оставаться там, где ему положено, тогда его можно было только прогнать. В ее рабской жизни, как и в жизни свободной, каждый день был настоящим испытанием. Ни на что нельзя было рассчитывать в этом мире, где ты сам одновременно являлся и задачей, и ключом к ней. В этой жизни зла хватало с избытком, и никому не требовалось добавки; никому не хотелось, чтобы повзрослевшее злобное существо, ворча, садилось со всеми вместе за стол. До тех пор, пока привидение только выглядывало порой из своего тайника — сотрясало дом, разбрасывало вещи, плакало, било посуду и так далее, — Элла его уважала. Но как только оно обрело реальную плоть и явилось в мир живых, все сразу встало с ног на голову. Элла ничего не имела против определенной связи между двумя мирами, этакого небольшого мостика, но теперь это было уже вторжение.

— Может быть, нам помолиться всем вместе? — спрашивали ее женщины.

— Ладно, — согласилась Элла. — Сперва мы помолимся. А потом займемся делом.

В тот день, когда Денвер должна была впервые провести ночь в доме Бодуинов, мистер Бодуин как раз поехал по каким-то делам на окраину Цинциннати и сказал Джани, что вернется к ужину и на обратном пути прихватит с собой эту новую девушку. Денвер сидела на крыльце с узелком на коленях; ее карнавальный наряд выгорел под солнцем и стал не таким вызывающе ярким. Она смотрела направо, потому что оттуда должен был появиться мистер Бодуин. И не видела, как слева к их дому медленно, по две, по три идут женщины. Денвер смотрела только направо. Она немножко волновалась: подойдет ли хозяевам, оправдает ли их доверие? И еще ей было не по себе, потому что утром она проснулась в слезах: ей приснилась убегающая от нее пара туфель. Печаль, которая при этом охватила ее, не проходила весь день; она никак не могла стряхнуть ее, а когда принялась за домашнюю работу, жара и духота просто измучили ее. Так что, куда раньше положенного срока она уже собралась: завернула в узелок ночную рубашку и щетку для волос. Сидя на крыльце, Денвер нервно теребила узелок и безотрывно смотрела направо.