Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Эдвард Бодуин ехал по Блустоун-роуд. Ему не слишком нравилось сидеть на козлах; он предпочел бы красоваться верхом на Принцессе. Согнувшись и держа в руках поводья — в этой позе он казался действительно старым, каким, собственно, и был на самом деле, — он себе не нравился. Но он обещал сестре сделать небольшой крюк, чтобы забрать эту новую девушку. О дороге думать было не нужно — его влекло к дому, где он родился. Возможно, именно поэтому он и стал размышлять о времени — о том, как оно то сочится по капле, то мчится неудержимым потоком. Он не видел этого дома уже лет тридцать. Как и того серого ореха, что рос перед крыльцом, как и ручья на задворках, как и сарая. Как и того луга на другой стороне дороги. И очень плохо помнил, как выглядел дом изнутри, потому что ему было всего три года, когда семья переехала в город. Но он хорошо помнил, что еду готовили в кухне за домом, что возле колодца играть было запрещено и что многие женщины из его семьи умерли в этом доме: мать, бабушка, одна из теток и одна из старших сестер (она умерла еще до того, как он родился). Мужчины же (его отец и дед) переехали с ним и его крохотной сестренкой на Корт-стрит шестьдесят семь лет назад. Земля, разумеется, восемьдесят акров земли по обе стороны Блустоуна, была здесь главным богатством и могла приносить неплохой доход, но он относился к этому дому с такой глубокой нежностью, что соглашался сдавать его в аренду за мизерную плату или вообще даром, лишь бы жильцы содержали его в порядке, спасая от разрушения и запустения; а деньги Бодуина не слишком волновали.

Когда-то давно он прятал там клады. Драгоценные для него вещи, которые хотел бы непременно сохранить в секрете. Когда ты ребенок, все, чем ты владеешь, доступно и известно твоей семье. Тайна — это привилегия взрослых. Однако когда он сам стал взрослым, то, похоже, потребность в секретах отпала.

Лошадка бодро постукивала копытами, и Эдвард Бодуин выдохнул в свои роскошные усы. Все женщины в их Обществе единодушно считали, что, помимо красивых рук, усы — самая привлекательная его черта. Темные, бархатистые. Крепкий, гладко выбритый подбородок только подчеркивал их красоту. А вот голова у него была совсем седая, как и у его сестры — еще с молодых лет. Благодаря этому он был заметен на любом сборище, и карикатуристы вечно цеплялись к его несколько театрально выглядевшим снежно-белым волосам и пышным черным усам, изображая местные политические распри. Двадцать лет назад, когда Общество по борьбе с рабством было в зените своей славы и возможностей, контраст между его усами и совершенно белой головой выглядел как символ их деятельности. «Крашеный негр» — так называли его враги, а во время поездки в Арканзас жители прибрежных селений, взбешенные поведением лодочников-негров, с которыми они вечно соперничали, поймали Бодуина и вымазали ему лицо и волосы ваксой. Теперь бурные деньки миновали, осталась только тина недоброжелательства, недовоплощенные или разбитые надежды и проблемы, которые не разрешить только силами аболиционистов. Спокойная республика? Увы, ему до этого не дожить.

Даже изменения в погоде действовали на него больно сильно. Ему было то слишком тепло, то он мерз, ну а сегодняшняя жара его просто доконала. Он поглубже надвинул шляпу, чтобы солнце не так жгло шею, впрочем, тепловой удар и без того вполне был возможен. Мысли о смерти и собственной слабости для него вовсе не новы (ему уже перевалило за семьдесят), однако они по-прежнему его раздражали. Все ближе подъезжая к старому родовому гнезду, весь во власти воспоминаний о былом, он все более отчетливо видел, как много с тех пор прошло времени. Измеряемое войнами, которые он пережил, но не участвовал в них (с индейцами майами, с испанцами, с южанами-раскольниками), время казалось медлительным. Однако измеряемое промежутками между закапыванием его «кладов», оно казалось мгновением. Где, например, спрятал он ту коробку с оловянными солдатиками? А цепочку от часов? И от кого, собственно, он их прятал? От отца, наверно, человека глубоко религиозного, который знал многое из того, что ведомо только Господу, и рассказывал об этом людям. Эдвард Бодуин считал отца человеком довольно странным, у которого, однако, было одно абсолютно нерушимое правило: всякая человеческая жизнь священна. Ту же уверенность унаследовал и его сын, хотя у Эдварда Бодуина оставалось для подобной веры все меньше и меньше оснований. Давно уже их организацию вдохновляли на дальнейшую борьбу лишь воспоминания о былом — о тайных посланиях, петициях, митингах, яростных спорах, о вступлении в их ряды все новых и новых членов, о публичных скандалах, о жизни в подполье и об откровенных призывах к бунту. И все же их деятельность дала результаты, а когда она сошла на нет, то они с сестрой продолжали работать как бы в подполье и научились преодолевать множество иных препятствий. Например, когда беглая негритянка поселилась в их доме, где жила тогда ее свекровь, а потом сама себя повергла в бездну несчастий. Их Обществу удалось тогда замять дело об убийстве ребенка и заглушить несмолкавшие вопли о варварстве и тому подобном, и даже преподнести это дело как хороший урок для поборников отмены рабства. Да, славные то были годы, хотя и полные плевков и осуждения. Теперь же ему просто хотелось знать, где он закопал когда-то своих солдатиков и цепочку от часов. Да, на сегодня и этого вполне достаточно: провести день на такой жаре, доставить домой новую служанку и вспомнить точно, где спрятано его сокровище. А потом он отдохнет, поужинает, и если будет угодно Богу, то солнце снова зайдет и подарит ему еще раз благословенный ночной сон.