— Кто это? — спросила Урсула.
— Это старший Вилльямс, — грубо ответила Виолет. — Она, ведь приходила вчера, да?
— Приходила.
— Ее приход не предвещает ничего доброго, положим, ей невыгодно поднимать шум.
Урсула была задета грубостью слов и предположением о возможности скандала. Какое сплошное ослепление, как бесконечно противно все кругом! Ей жалко было эту странную женщину с ее томной походкой, жаль ее странных склонных к подличанью мальчиков. Но, ведь, Вилльямс был все-таки виноват. Как все это было мерзко!
Душа ее болела, но она упорно не сдавалась, продолжая начатую борьбу за свой авторитет. Пришлось иметь резкое столкновение еще с несколькими мальчиками. Мистер Гарби окончательно возненавидел ее, видя в ней соперника по авторитету. Теперь она хорошо знала, что ничем, кроме физического наказания, нельзя было держать в руках этих детей. Но если она посылала ученика для наказания к мистеру Гарби, то старший учитель по возможности не трогал его, желая досадить этой нахальной, задравшей нос учительнице за ее независимость.
— Ну, Райт, что вы там такого наделали? — спрашивал он и оставлял ученика в покое, предоставляя ему самым спокойным образом ротозейничать у его стола.
Таким образом, Урсула перестала прибегать к помощи мистера Гарби, но выведенная из себя дерзкими выходками, она хватала трость и начинала колотить учеников, по голове и по рукам. Путем страха она добилась послушания.
Это стоило ей, однако, очень дорого. Она поплатилась частью своей души. Казалось, что огонь прошел через ее душу и выжег половину ее. Она, не допускавшая раньше и мысли о физическом насилии в какой бы то ни было форме, принуждена была применять побои и давать ход всем своим дурным инстинктам. А потом, доведя до послушания, должна была слышать этот отчаянный, неистовый плач.
Временами ей казалось, что она сходит с ума. Неужели действительно так важно, что книжки грязны и что дети плохо слушаются? На самом деле она охотнее согласилась бы с тем, чтобы они нарушали все школьные правила, чем бить их, стараясь сломить упорство и доводя их до такого беспомощного, жалкого состояния. Лучше в тысячу раз непрерывные обиды и оскорбления с их стороны, нежели постоянные наказания, унижающие ее и их. Горько раскаивалась она в том, что дала тогда волю своему гневу и побила мальчика.
Она была против такого положения, но приходилось действовать в этом духе. Зачем покорилась она этой жестокой системе, внесшей в ее душу очерствение и озверение, зачем стала она школьной учительницей? О, зачем?
Ей казалось, что дети сами принуждали ее к системе побоев и наказаний. Она не жалела их больше, памятуя, что она пришла к ним с открытой душой, полной любви и ласки, а они истерзали ее. Они ведь предпочитали мистера Гарби, ну так она будет такой, как он, и им придется подчиниться непосредственно ей. Она же не хочет обратиться в ничтожество, в нуль, ни благодаря им, ни благодаря мистеру Гарби, ни в силу всей этой системы. Если ей не удалось остаться свободной, то она отнюдь не желает быть и побежденной. Она не допустит разговоров, что она не на своем месте и не умеет справляться со своими обязанностями. Она будет биться и удерживать свое положение в этом мире работы — в условиях, созданных мужчиной.
В этой новой жизни труда и механических отношений она отошла от своего детства и всего связанного с ним. Теперь она много беседовала с Мегги о смысле жизни и ее задачах, пользуясь своими обеденными часами, или заходя выпить чашку чая в маленьком ресторане. Мегги была преданнейшей суфражисткой и придавала огромное значение праву голосования. Урсула не видела в этом праве настоящего реального значения. Для нее это было механической системой, бывшей не в состоянии удовлетворить ее широкие жизненные запросы, ее тянуло облечь в определенные формы и найти путь проявления тому знанию и опыту, который был уже накоплен в ней. Она, как и Мегги, понимала под свободой женщины нечто реальное и глубокое, и инстинктивно стремилась к этому. Она была в большом волнении. Когда она освободится, она добьется чего-то. И она знала, что часть прекрасного, что существовало в мире, было заложено и в ней.
Трудно и дорого обошлись ей первые шаги на свободном пути самостоятельного заработка, но раз почувствовав свободу, она стремилась к еще большей. Ей многого не хватало. Она жаждала внутреннего обогащения, получения знаний путем чтения больших, прекрасных книг; жаждала возможности видеть и наслаждаться произведениями живописи, жаждала общения со свободными, выдающимися личностями. И поверх всего этого, она улавливала в себе еще какое-то сильное, смутное, безымянное стремление.
Читать дальше