Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Она сидела неподвижно, глядя на класс, но не видя его. Если бы ей пришлось сидеть здесь вечно, она все равно не смогла бы ни двинуться, ни отдать приказания. Было четверть пятого. Она с ужасом думала об окончании уроков, когда она останется одна.

Класс начал понемногу приходить в себя, напряжение ослабевало. Вилльямс продолжал плакать. Слышно было, как мистер Брент заявил об окончании уроков. Урсула поднялась.

— Вилльямс, ступай на место, — сказала она.

Он потащился через комнату, вытирая глаза рукавом. Сев на место, он боязливо поглядывал на нее своими покрасневшими глазами. Он выглядел, как побитая крыса.

Дети ушли. Мистер Гарби прошествовал величественной поступью, не обращая на нее внимания и не проронив ни единого слова. Мистер Брент остановился на минуту около шкафа, который она запирала.

— Если бы вы так же поступили с Кларом и Летисом, мисс Бренгуэн, вы были бы правы, — сказал он со странной сочувственной улыбкой, обращаясь к ней своей вытянутой физиономией.

— Серьезно? — нервно рассмеялась она. Ей не хотелось разговаривать ни с кем.

Идя по улице, машинально прислушиваясь к звуку шагов по камню, она заметила, что сзади нее тащатся мальчики. Что-то ударило ее по руке, в которой она несла свой сверток и причинило боль. Когда предмет откатился, она увидела, что это была картошка. Рука болела сильно, но она не показала виду. Все равно, скоро она сядет в трамвай.

Она чувствовала странный глубокий испуг. Казалось, все происшедшее было тяжелым, безобразным сном, жестоко унизившим ее. Она скорее умерла бы, нежели призналась бы кому-нибудь во всем. Распухшая рука мало занимала ее. В душе было что-то сломано. Кризис миновал, Вилльямс был побежден, но чего это стоило.

Ей не хотелось возвращаться домой в таком расстроенном виде. Она побродила по городу и у остановки трамвая зашла в маленькую чайную. Там в темном углу, позади прилавка, она машинально пила чай, закусывая бутербродом. Все казалось безвкусным, но нужно было занять себя чем-нибудь. Долго сидела она в маленьком, тесном, тусклом помещении, не думая ни о чем и не сознавая ничего. Только иногда машинально гладила распухшую кисть.

Когда, наконец, она отправилась в Кёссей, на западе горел кровавый закат. Она не знала, зачем она собственно шла домой. Там не было никого, кому бы она могла открыться, там не было места, где бы она могла забыться. Одна должна была она при свете этих красных лучей заходящего солнца таить в себе сознание всего ужасного в человеческой природе, грозившего разрушить ее душу, с чем она отчаянно боролась.

Утром она опять должна была идти в школу. Без малейшего ропота или колебания, она поднялась и пошла. Она подчинялась какой-то большой, суровой, упорной воле.

Класс встретил ее почти спокойно. Однако, как она чувствовала, они ждали только удобного момента, чтобы напасть на нее, и уловили бы малейшую слабость. Но она держалась с большой холодностью и сдержанностью.

Вильямс отсутствовал. В середине уроков послышался стук в дверь, кто-то желал видеть старшего учителя. Мистер Гарби, раздраженный, сердитый, хмуро вышел из класса. Он боялся гневных родителей. Минуту спустя он вернулся.

— Студжерс, — обратился он к одному из старших мальчиков. — Стань против учеников и записывай всех, кто будет разговаривать. Мисс Бренгуэн, будьте добры пожаловать вместе со мной.

Видно было, что он злорадно торжествовал. Урсула пошла за ним и увидела в приемной худую женщину с бледным лицом, довольно хорошо одетую в серый костюм и красную шляпу.

— Я пришла поговорить о Верноне, — начала женщина, стараясь говорить изысканным тоном.

У нее была довольно утонченная внешность и опрятный вид, но своим обращением она производила неприятное впечатление, с ней тяжело было иметь дело. Она не была ни леди, ни женою рабочего, и казалась существом, стоявшим в стороне от общества. По платью она была из людей состоятельных.

Урсула сразу поняла, что это мать Вильямса, и что он был Верноном. Она вдруг вспомнила, что он тоже был всегда чисто одет, и аккуратно выглядел в своем матросском костюме. От него веяло той же самой нездоровостью, похожей на разложение.

— Я не могла послать его сегодня в школу, — продолжала женщина тем же приторно-любезным голосом; он пришел вчера из школы совсем больным — ему было очень плохо, и я думала, что мне придется послать за доктором. Вы знаете, что у него слабое сердце?

Женщина поглядела на Урсулу своими бледными безжизненными глазами.