Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Кое-кто поймет музыку. Большинство — нет, но все оценят восхитительное искусство молодого человека, если не его гений.

Доктор Вреде поехал дальше, настроение его улучшилось; он подумал о том, что сегодня вечером Рози будет чувствовать себя королевой — да благослови, господь, ее доброе старое сердце. Она будет гордиться своим родством с мальчиком. Так же, как и Никодемус с его заразительной усмешкой и врожденной музыкальностью. Надеюсь, что он не принесет с собой свою гармошку. И Бильон. Это хороший человек. В нем мало поэзии и немного здравого смысла, но он тянется к тому специфическому образу чувств, которые делают человека человеком, если, конечно, не принимать в расчет его жену. Как мог этот бедняга прожить всю свою жизнь с Генриеттой? Но даже и в этом он безропотно выполнял свой долг. Бол был противен ему до последней степени — он заставлял Бильона задумываться и вселял в него сомнения и колебания относительно того, в чем прежде тот был уверен.

Священник Ван Камп, высокий, седовласый и повелительный, тоже будет там. Его роль на этом общественном сборище, как всегда, доставит ему удовольствие. Он будет восседать, подобно Моисею, к груди которого прижаты каменные скрижали, словно он вступает в личное соприкосновение с богом, как будто милосердие не право, ниспосланное ему свыше, а нечто такое, что дает ему превосходство над людьми. Руки Мэйми постараются по крайней мере убрать потихоньку эти каменные дощечки, чтобы в пасторе можно было разглядеть человека. А он будет преисполнен достоинства — того величия духа, какое обычно не показывал публично.

Мысль о Мэйми вселила чувство одиночества в сердце доктора Вреде, когда он покрывал последнюю милю на пути к дому. В этот час дня, когда маленький город и фермы влезли в свою скорлупу и семьи уединились в своем изолированном мирке, он всегда особенно остро ощущал свое одиночество и даже ревность. Ван Кампу на редкость повезло, что ему удалось получить в жены Мэйми, как не повезло доктору Вреде в его короткой и неудачной семейной жизни.

Вреде и Мэйми Ван Камп связывали узы духовного взаимопонимания, которое в конце концов оказалось сильнее, чем жажда иной близости. Было бы неприлично, даже если бы его не волновали соображения морали, пытаться соблазнить жену пастора.

И он и Мэйми оба знали искушение, и оба знали, что отлично подходят друг другу. Из их дружбы родилось взаимное уважение, не испорченное связью; какой бы возвышенной ни была эта связь, она оказалась бы дешевой и разрушительной. Но так или иначе, доктору Вреде всегда доставляло удовольствие общество Мэйми, и ее сегодняшнее присутствие было далеко не последней радостью, какую он предвкушал.

Он остановил машину и направился к двери.

— Рози! Рози! — позвал доктор Вреде. — Пора обедать.

Последними из белых гостей в доме доктора Вреде появились Бильоны. Старший констебль Паулюс де ла Рей Бильон, небрежно помахивая своим офицерским стеком с кожаной рукояткой, шагал по главной улице рядом с Генриеттой.

Не зная точно, до какой степени отразилось на его собственной внешности куполообразное сооружение из разноцветной ткани, водруженное на голове шагавшей рядом супруги, он держался все же с полным сознанием собственного достоинства.

То, что жена была в праздничном настроении, сомнений не вызывало, и так как именно шляпка служила причиной возбуждения, с каким она двигалась сейчас навстречу мечте об успехе в обществе, ему не следовало критиковать ее выбор. Шляпка стоила дорого. Она должна быть хорошей.

— Мне нравится твоя шляпа, дорогая, — повторил он в десятый раз.

Она еще выше задрала подбородок, жеманно и нежно улыбнувшись мужу. Облачившись сегодня в парадный мундир, с широко расправленными плечами, и не надев вопреки обыкновению очков, он казался еще красивым. Даже ленточки военных наград — у него их было пять, в том числе «Военная медаль» — придавали ему особый блеск, хотя Генриетта всегда с отвращением вспоминала те пять лет, когда он сражался в этой, по ее словам, «английской войне».

На его мундире не было ни пятнышка. И все же фигура Бильона потеряла свои пропорции из-за сверх меры массивного живота. Нижняя часть мундира свисала, как штора, вниз от третьей пуговицы, на которую падало все натяжение мундира в талии. Коротко остриженные светлые волосы отступали, оставляя две бухты залысин, нежно-розовых над его коричневым от загара лицом. На шее залегали глубокие складки, точно желобки, предназначенные для осушения пота.