Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Короче говоря, посетители Марты знали, чего хотели. И Марта могла им это предоставить. Они хорошо платили за свои радости жизни и пили медленно и осторожно, наслаждаясь ароматом напитков и приятной беседой. Высокая стоимость жизни, расходы на содержание семьи не допускали какой-либо безответственности в выпивке. Иной раз ее клиенты просиживали по три часа за порцией виски, и опьянение наступало скорее от предвкушения, чем от выпитого.

С годами Марте становилось все труднее расставаться с этой атмосферой респектабельности ради погребка в доме 28, где прямо на полу, прислонясь спинами к стенам, сидели трудовые люди и поглощали из горшков пиво, которое Марта либо ее кузина разливала громадной суповой ложкой (армейское имущество — военный трофей 1942 года).

Это путешествие отнюдь не сводилось к разделявшим их тридцати ярдам — то было путешествие из среднего класса в мир крестьянства, где люди обеими руками держали кружки между колен, присасываясь к ним толстыми губами, пили большими глотками и отрыгивали даже тогда, когда они громко разговаривали, обнажая свои белоснежные зубы. У них не оставалось денег на пиво в муниципальных барах, и они шли к матушке Марте, где процветала выпивка в кредит. Расплачивались они в день получки. Под воздействием этой кредитной системы ими поглощалось все меньше и меньше муниципального пива и все больше и больше «пива» матушки Марты. К тому же ее «пиво» было куда крепче муниципального.

Сегодня предстоит спокойный вечер, думала матушка Марта и напевала песенку «Грустная луна» своим звонким контральто. Три месяца прошло с последнего налета. Созданная ею «система своевременного предупреждения» доказала свою надежность, и не было никаких признаков того, что в этот вечер полиция замышляет нечто из ряда вон выходящее.

Разве этот старый слон, большеголовый полицейский Бильон с супругой и участковый надзиратель Смит не собираются на концерт в церковь? То будет воистину королевский выход — все вокруг в небывалом порядке и под полным контролем. Всякая грязь — самогон, дагга, ножи, проституция и мошенничество будут упрятаны подальше от глаз, как будто их сроду не водилось. И голоса участников концерта, певчих из Йоханнесбурга, будут вторить сладостному восторгу, который принесет этот черный в день своей удачи.

Марта вздохнула. Она представила себе, как было бы хорошо превратить привокзальный отель в настоящий клуб «Голубая высь» и никогда больше не беспокоиться ни о каких полицейских налетах.

Стук в дверь возвестил о первых посетителях. Она их не знала. Это были крепко сколоченные ребята. Они сказали, что приехали из Йоханнесбурга. Одного звали Динамит, другого — Клейнбой. Тот, что покрупней, выражался немногословно, а меньший слушался малейшего его слова. Марта приветливо приняла обоих. Ее вполне устраивало присутствие этих сильных парней, связанных с ней глубоким родством крови, — на тот случай, если полиции вздумается сунуть к ней нос. Для нее не составляло секрета, что оба они из преступного мира. Ведь их связывало кровное родство и в этом смысле. Матушка Марта не отличалась сверхмерной щепетильностью в своих знакомствах. И если Динамит не казался ей личностью слишком приятной, то она, во всяком случае, знала, что это настоящий мужчина. А ведь те, чей рот всегда широко раскрыт для болтовни и хвастовства, — трусы, которых ничего не стоит спугнуть и которые только мнят себя героями.

Она отвела Динамиту лучший столик.

— Я уйду в полночь, — промычал он.

— Отлично. Сегодня должна быть спокойная ночь. А беды я не хочу. Никакой беды. — Говоря это, она разглядывала Клейнбоя. Он принадлежал явно к слабому типу. — Ты последишь за ним, да? — спросила она Динамита.

— Оставь его. Он делает, что я говорю.

Внезапно ей стало не по себе. У этого Клейнбоя был рот как раз того склада, что раскрывается и несет, как горячий прибрежный ветер, прошибающий до пота.

Их преступления не имели значения при условии, что у нее они будут вести себя прилично. Ее не интересовало, убил ли кто-нибудь из них человека, или же украл, оскорбил, изнасиловал, бежал из тюрьмы, либо нарушил один из бесчисленных мелких законов. Каждый африканец самой судьбой был предопределен стать преступником — не из сознания первородного греха, а просто потому, что с той минуты, как заживал его пупок, он сталкивался со всей массой неограниченных законов, каждый из которых был нацелен на него своим острием, точно иглы на спине дикобраза, и их так много, что человек не мог их ни сосчитать на пальцах своих рук и ног, ни тем более разобраться в них. Так мог ли кто-нибудь вырасти мужчиной, не нарушив хотя бы одного из них? И если все были правонарушителями перед лицом закона, если правонарушения словно бы предусмотрены многочисленными ловушками в мелких законах, зачем тогда африканцам стараться шлифовать свою честь или создавать собственное общество среднего класса, основанное на честных принципах? Стоит ли беспокоиться, если стыд преступления — общий стыд? Кто проведет черту между Удачей и Судьбой? Но если нет стыда, то откуда взяться раскаянию?