Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

— Но он же знал, что может доверять!

— Почему?

Генриетта, пораженная, уставилась на нее. Европейцы не крадут у туземцев часов!

Она буквально потеряла дар речи и всю дорогу до универмага прошествовала молча.

У прилавка с дамскими головными уборами Мэйми скорчила презрительную гримасу и пренебрежительно переворошила весь запас Фермааков по части дамских шляпок. Шляпки были шокирующие. Ее спутница, напротив, набросилась на них, придвинула к себе сразу четыре и теперь прикладывала их одну за другой к своим волосам мышиного цвета. Она примеривалась к сооружениям из проволоки и бархата и с восхищением переходила от них к соломенным шляпкам, она обожала соломку. Она покупала шляпки так редко и намеревалась извлечь из этого события все сполна.

Пока Генриетта разбиралась с общей массой, Мэйми полюбопытствовала, что находится в картонке, стоявшей отдельно в конце прилавка. «Боже мой!» — воскликнула она и тут же обратилась к небу и миру, да простят они ей неблагоразумный поступок. Куполообразное чудовище в ее дрожащих руках было украшено пурпурным цветком, посаженным на ленту спереди, на манер фонаря на шахтерском шлеме. Уж одного этого было достаточно, дабы устрашить богобоязненного человека, хотя бы на те «3 фунта 2 шиллинга по запросу», что значились на ярлыке с ценой.

Она в шутку примерила ее. Но едва повернулась к зеркалу, как услышала за собой восторженное восклицание Генриетты:

— О миссис Ван Камп! Что за прелестная шляпка!

— Прелестная? — в испуге спросила Мэйми.

— О, просто восхитительная!

Мэйми сдернула ее с себя и с ужасом следила, как Генриетта, поласкав шляпку, водрузила ее себе на голову; заклиненная шиньоном, не пускавшим ее дальше, шляпка куполом возвышалась над ушами Генриетты, пурпурный цветок смотрел строго вперед. Генриетта Бильон имела вид штормового маяка.

— Но Генриетта! — воскликнула Мэйми.

— Я так рада, что она вам нравится, миссис Ван Камп! Одобрение супруги его преподобия все равно что большая гербовая печать!

— Но Генриетта!.. — Мэйми пыталась не задеть ее самолюбия. — Вам не кажется, что это чересчур дорого?

— Три фунта два шиллинга? Конечно… Но мистер Бильон сам сказал, что я должна сегодня быть нарядной… И потом, не стоит ли этого такая прелесть?.. Я беру ее!

Когда Тимоти, возвращаясь от доктора, дошел до центра города, часы с черным циферблатом на церкви показывали 11.17.

Бракплатцское общество пребывало в обычной для субботнего утра суете. На главной улице по диагонали к тротуару выстроилась на стоянке дюжина-другая американских машин, «мерседесы», «ДКВ» и «воксхоллы». На тротуаре группами стояли и беседовали белые, и их осторожно обходили спешившие по своим делам африканцы. Суббота — день отдохновения. Нелегкий труд за неделю окончен, можно и отдохнуть.

Не вина Тимоти, что он выделялся среди остальных африканцев, главным образом поденщиков с ферм и домашней прислуги. Он постарался одеться понаряднее. Он хотел показать доктору, что научился в Лондоне не только музыке. И еще он хотел произвести впечатление на своих собственных друзей. Его уже поношенные замшевые туфли были тщательно вычищены, а фланелевые брюки отутюжены в аккуратную складку. Он надел английскую куртку спортивного покроя — невиданный для Бракплатца шик. Белая рубашка, правда уже чуть пообтрепавшаяся на манжетах, но без пятнышка; и среди открытых воротников, преобладавших на улице, он чуть не один щеголял в галстуке в коричневую, синюю и черную горизонтальные полоски.

Белые бросали на него испытующие долгие взгляды. В глазах африканцев к одобрению примешивался немой вопрос. Он прошел весь город из конца в конец, мимо отеля, почты и полицейского участка и потом обратно, по другой стороне, до универмага Фермааков, где сегодня было особенно оживленно, и его всю дорогу не покидало чувство, общее всем возвращающимся к родному очагу после дальних странствий, чувство утраченных иллюзий — ничего, оказывается, особенного и не представляет городок, где прошло детство, почему же в мыслях он казался чем-то неповторимым…

В полной мере ему дали почувствовать, что он вернулся, и показали, какое впечатление производит здесь и он сам и его футляр с флейтой, у мясной лавки. Как бичом его хлестнуло, когда он услышал удивленный и визгливый женский голос:

— Гляньте-ка, какой обезьяной вырядился этот кафр!

Почему это всякий раз, как на него обращают внимание, у него в ушах звучат слова матери: «Держись подальше от беды, сынок, ради бога не напрашивайся на неприятность»?