Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

— Ох, ну и вечер сегодня будет!

— Я слышал, что готовится настоящий концерт.

— Ты уже знаешь об этом?

Он вынул из кармана затертый конверт. Он получил это письмо за несколько дней до отъезда из Лондона и с тех пор перечитывал его несчетное число раз.

— Доктор писал мне в письме. Вот, смотри… Он просит меня сыграть, когда я вернусь, потому что его друзья… мои друзья… наши друзья хотели бы послушать, чему я там научился, Может быть, на самом деле он просто хотел, чтобы я сыграл для него… но считает, что мне не понравилось бы сидеть здесь, в доме, и играть для него одного…

— Но, мой мальчик, это делается не для одного доктора… Каждому хочется послушать… Прежде всего дай я тебе покажу…

Она выдвинула ящик комода и извлекла оттуда отпечатанный типографским способом, хоть и очень грубо, пригласительный билет.

— Вот посмотри-ка. Это все устраивает Женская ассоциация при церкви святого Петра. — Она протянула ему билет вверх ногами. — Доктор прочитал мне… Здесь говорится, что будет концерт в церкви в честь твоего возвращения, чтобы ты мог сыграть…

С одной стороны бумага была гладкая, с другой — шершавая. «Похожа на туалетную», — почему-то подумал Тимоти. Буквы плыли, прыгали, держались одна к другой на каких-то фантастических интервалах, но все, что надо сказать, в приглашении было сказано, пусть самым невообразимым сочетанием слов:

ЯВИЛСЯ — ЯВИЛСЯ

Приходите

в церковь св. Петра

и

приветствуйте

ТИМОТИ МАКВИНА

Хлеб и чай бесплатно от дам

КОНЦЕРТ

Суббота, в 7.45

Читая, Тимоти пытался воспроизвести в памяти красный кирпичный прямоугольник церкви за последними лачугами окраины — восемь окон и крыша из рифленого железа да четыре прямоугольные опоры, на которых тяжело вздымалась башня футов на пятнадцать выше уровня крыш.

У Тимоти стало тепло на душе. Хлеб и чай бесплатно! А почему бы и не попировать, если он вернулся героем? Он был искренне тронут и горд, что его народ побеспокоился даже распространить о нем печатное слово, хотя многие и читать-то не умели. Кому-то пришлось ехать в соседний город, где местный типограф позволял иногда своим подмастерьям-африканцам напечатать для себя что-нибудь нехитрое, вроде этой афишки, при условии, конечно, что ему заплатят за бумагу и краски.

Что бы ни собирался устраивать в честь его приезда доктор Вреде, этот трогательный жест исходил от его собственного народа.

— Изумительно! Просто прекрасно! Скажи, тетушка, нет ли у тебя еще одной такой?..

— Это единственная. — И она даже не сумела скрыть, что идет ради него на самые настоящие жертвы, когда добавила: — Возьми это, мальчик. На, бери.

— Нет, нет. Я не могу.

Он вынул из футляра флейту и обтер ее.

— Почему ты так рано? Мы ожидали тебя после обеда.

— Я не мог больше.

— Доктор будет ждать тебя, как всегда, после обеда.

Тимоти пожал плечами и улыбнулся.

Она взяла поднос.

— Смотри же, — напомнил он, — не говори ему, что я здесь.

— Ах, конечно, я постараюсь, Тимоти.

Когда Рози вернулась, она сказала, что доктор на передней веранде.

— Он так утомляется! — сказала она. — Работает и работает, даже посидеть некогда. Иногда он играет. А иногда просто сидит. Он стал так уставать!

Тимоти взял флейту, шляпу он надел на самый затылок, открыл заднюю дверь и почти торжественно объявил:

— А теперь я иду к нему. — Уже в дверях он обернулся, скорчил гримасу и причмокнул губами. — Надеюсь, на деревьях полно спелых желтых персиков? — И исчез.

Ян Вреде нежился на солнышке и маленькими глотками прихлебывал кофе. Он был благодарен судьбе за три легких дня. Две небольшие операции в больнице на двадцать коек, расположенной рядом с полицейским участком, одни роды и обычный амбулаторный прием. В результате он смог проехать на дальние фермы и осмотреть тех своих пациентов, которые бывали в городе, только когда бог пошлет, и обращались к врачу не иначе, как в самых чрезвычайных случаях. Бот и получалась, будто у него целая сотня престарелых родственников, которых он должен навещать. Его усаживали на почетное место, поили кофе, он беседовал с ними о коровах, лошадях и видах на урожай, и о регби, и о религии и пытался только не оказаться случайно втянутым в партийные споры.

Старые люди были отмечены шрамами Африки их времен: войнами, эпидемиями, нищетой, страданиями и отчаянием, воспоминаниями о годах депрессии, когда белые из неимущих подавались с разорившихся ферм наниматься чернорабочими на железнодорожные станции или рыть дороги; эти белые только цветом кожи отличались от африканцев и так же, как те, пытались уцепиться за жизнь.