Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

Потом Марк уложил меня сильным ударом справа, который пришелся в кость рядом с моим левым глазом. Он навалился на меня, потом отпрянул, чтобы задать хорошую трепку, однако удара так и не последовало.

Вместо этого я лишь услышал вопль Бена:

— Не смей так делать!

Я сел.

Марк лежал на спине на нашем газоне, Бен упирался коленом ему в грудь, наставив палец прямо Марку в лицо. Словно отчитывал четырехлетнего карапуза.

— Не смей бить Расти! Никогда не трогай Расти!

Несмотря на рост Бена, Марк был намного крупнее и сильнее. Ему только и нужно-то было упереться локтями в землю, толкнуть посильнее — и он бы сбросил Бена на газон. Но он не пошел против Бена. И против меня тоже. Лишь глянул на меня через плечо с выражением преувеличенного презрения. Потом проследовал к себе во двор и поднял шланг. Я слышал, как зашипела вода, когда он сжал наконечник.

Бен стоял надо мной, разглядывая мое лицо.

— Почему он тебя ударил?

— Давай-ка сначала зайдем в дом. Дай мне руку. — Он протянул мне свою громадную ладонь, и я поднялся на ноги. — Пошли домой.

— Но почему он тебя ударил?

— Я ударил его первым.

— Почему ты ударил его первым?

Я силился вставить ключ в замок, но руки тряслись. Попасть удалось только с седьмой попытки, и мы благополучно вошли в гостиную.

— Почему ты ударил его первым?

— Потому, что он сказал кое-что про Анат.

— Что он сказал?

— Бен, это долгая история.

— То, что он сказал, было плохим?

— Очень плохим.

— Ему не следовало говорить гадости.

— Но он говорит.

— Но даже если и говорит. Тебе не следовало его бить.

— Понимаю.

— Но ты ударил.

— Бен! — рявкнул я. Резче, чем хотел.

— Что?

— Я немного расстроен. Мы можем хотя бы минуту помолчать?

— Хорошо. Что на ужин?

Я вздохнул.

— Хочешь макароны с сыром?

— Ага.

— Посмотри телевизор, пожалуйста, пока все будет готово.

— Хорошо.

В кухне я провел божественные, тихие двадцать минут. Почти хватило, чтобы прийти в себя. Или, по крайней мере, в того себя, каким я был до всего этого. Прелестная тишина лишь время от времени прерывалась хохотом во все горло из телегостиной.

Я набрал льда в бумажное полотенце и приложил к глазу, взявшись за дело. Время от времени я переносил лед на костяшки пальцев правой руки. Разок сделал перерыв и проглотил четыре таблетки аспирина.

В конце концов я поставил на стол две плошки мелко просеянной муки с восстановленным сырным порошком и два стакана молока.

Потом позвал Бена идти есть.

Телевизор умолк.

Как показалось, много времени спустя Бен появился и сел за стол. Взял свою вилку.

— Салфетку, — напомнил я.

— Ой, верно.

Он тряхнул бумажной салфеткой и аккуратно расстелил ее на коленях.

Затем набросился на еду, смолотив добрую половину ужина за пять-шесть приемов.

— Вкусно?

Бен кивнул. Казалось, он был погружен в свои мысли. Что бы «мысли» ни значили для Бена.

— Что? — спросил я. Хотя не понятно, зачем.

— Ты ведь и в самом деле опоздал, — сказал он.

В пекарню я пробрался в 6:51 утра. Только не через кухонную дверь. Грустя и физически ощущая утрату, которая занозой впилась мне под ребра, давила на сердце и не давала вздохнуть полной грудью, я воспользовался входом для покупателей.

Анат глянула из кухни. Выжидательно. Ждала, когда я приду и заговорю с ней. Так, как я делал всегда.

Но не в этот раз.

Я уселся за столик в затемненном кафетерии. Начался долгий кусок времени, в течение которого она не нарезала никаких пончиков.

Потом Анат отерла руки о белый фартук, вышла, встала за стойкой и пристально смотрела молча на меня еще с минуту, а я смотрел на нее в сумеречном свете.

— Вы на меня сердиты, — произнесла она тревожно, голосом, который выдавал сдерживаемые слезы.

— Нет! — сказал я. Выкрикнул, честно говоря. — Нет, конечно же, не сержусь. С чего бы мне сердиться?

— Не надо было мне приходить к вам в дом.

— Да нет, это здорово. Это было прекрасно. Совсем не в том дело.

— В чем же тогда?

Я смотрел в окно всего секунду-другую, пока какая-то машина проезжала мимо, и свет ее фар пробивал предрассветный сумрак — с половинным успехом. Указывая на машину, я заговорил:

— Люди заметят, если уже не заметили. Меня это не беспокоит ни в малейшей степени. А вот для вас это очевидная сложность. А я не хочу создавать вам сложности. В вашей жизни я хочу быть чем-то хорошим. Не хочу накликать на вас беду.