Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

«Керри, — стал наговаривать я. — Это я. Рассел. Я обещал позвонить. Я помню, что должен тебе звонок. Я должен сказать тебе проклятую правду. Разве нет? Так что… вот она. Я понимаю, что в том, что случилось, нет твоей вины. Но я не могу переступить через это. И обойти этого не могу. Прости. Не могу. Похоже на то, что весь мой посттравматический стресс превращается теперь в твой голос и твое имя. Боже мой, Керри, если бы ты знала, как много раз я собирался позвонить тебе. Только чтобы сказать это, — прибавил я. Чтобы она не подумала, будто я имел в виду нечто большее. — Только всякий раз, стоило подумать о звонке тебе, как я чувствовал, что сердце начинало молотить, голова шла кругом — что того и гляди потеряю сознание. Не знаю, как это объяснить. Мне жаль. Мне жаль, что так обернулось, но так вышло. Извини, что не позвонил тебе раньше. Мне просто… жаль. Не знаю, что еще сказать. — Я умолк. Слишком надолго. Вслушиваясь в молчание на линии. Потом произнес: — Надеюсь, с тобой все в порядке. Надеюсь, ты отыщешь какую-то опору. Прости, что это буду не я. Понимаю, что должен бы быть я, только я не могу, и тут ничего не изменить. Прости».

И я отключил телефон.

Свернулся в маленький клубочек и просто лежал, ничего не делая, ни о чем не думая, непонятно сколько времени. Спроси меня, долго ли я лежал так, я бы, наверно, решил, что целый час.

Телефонный звонок вернул меня к действительности. Поначалу я решил, что это Керри отвечает на мое сообщение, отчего у меня голова пошла кругом. Только звонил мамин домашний телефон. Проводная наземная линия.

Звонил не мой мобильник. И даже не мой телефон.

Я проковылял на кухню, место обитания, насколько мне известно, единственного маминого телефона. Успел снять трубку на пятом звонке.

— Ой, как хорошо, что вы дома, — донесся женский, незнакомый голос. Не успел я ответить или задать вопрос, как женщина сообщила: — Бен расстроился, что вы опоздали забрать его домой.

Я глянул на часы над кухонной плитой. Без двадцати пяти четыре.

— От трюмо, — выразился я, быстро обрядив слово «дерьмо» в нечто более приемлемое в общении. — Я уснул. Передайте ему, что я прошу прощения. Скажите, я примчусь мигом.

Повесив трубку, я в прямом смысле побежал к машине. Уже на ходу, помнится, подумал, какую жуткую кучу сожалений-прощений я натворил только за один день.

Бена я нашел расшагивающим по прямым углам перед Герсоновым рынком. Видно было, что он успел поплакать. Когда я просигналил, он с испугу сбился со своего узора и стал волочить ноги так, будто ничто уже не позволяло ему оторвать их от земли.

Доковыляв до машины, он забрался на пассажирское сиденье.

— Ты опоздал, — сказал он.

— Знаю. Извини.

— Ты не должен опаздывать.

— Я уснул. Правда, сожалею.

— Мне не нравится, когда ты опаздываешь.

— Понимаю. Мне ужасно стыдно. Но я уже здесь. Можем ехать дальше?

Очевидно, что я забыл, с кем разговариваю.

— Я никогда не опаздываю, — заявил Бен, когда я остановил машину возле маминого дома.

— Это правда, — кивнул я. — Ты — никогда.

Хотелось поскорее попасть в дом, хотя я не очень-то понимал, почему, ведь Бен, даже оказавшись внутри, вряд ли бы остановился.

Марк по соседству поливал лужайку, к тому времени, как я одолел половину дорожки к крыльцу, он бросил шланг и стоял перед нашим газоном, меньше чем в трех шагах от меня.

Марк Джесперс — последнее, в чем я нуждался в денек вроде этого.

— Слышь, Расти. Что у тебя с этой арабкой?

— Не сейчас, Марк.

— Это что, типа новый роман в мелком городишке?

— Это единственное, что ты в ней заметил? Что она египтянка? Ты смотрел на нее, и это все, что ты увидел?

— Ну, она мусульманка. Так? Она верит в Аллаха.

Я вздохнул. Хотел просто прорваться к своей входной двери. Только в Марке ощущалась сила и агрессия, и, мне казалось, от разговора на эту тему уже было не уйти.

— Я не знаю, какой она религии. Никогда не спрашивал.

— Впрочем, она вроде как смазливенькая. То есть если ты по такому делу. Целок ломишь?

Я ударил его.

Я ударил его прежде, чем сообразил, что я сейчас его ударю. Это просто как-то само по себе получилось. Я с силой махнул кулаком и соединил его с челюстью Марка, он отпрянул назад, но не упал.

Возможно, это походило на сцену из какого-нибудь боевика, в которой последовала бы выверенная и очевидная реакция, которую я воспринял бы как должно. Только ни разу в жизни я никого не бил кулаком. Понятия не имел, что бьющему при этом так же больно, как и тому, кого бьют. Я всеми силами сдержался, чтобы не взвыть, обхватив свою поврежденную руку здоровой.