Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

— Вот ты и сам смерть на себя накликал, глупышок, — произнес он.

Только он понимал: отец вернется. Так что придется убить меня позже. Подобно чудовищу в трубе, ему просто придется затаиться в ожидании удобного момента.

Наверняка он мне отомстил, но в моей памяти это происшествие особо как-то не отметилось. Бен делал мне плохо ужасно много раз.

Бен с уханьем высоко вздернул конец своего удилища — именно так, как отец все время пытался научить его не делать. Однако поспешность в рыбной ловле сошла ему с рук — в тот раз. Форель упала на дно нашей байдарки прямо мне под ноги. На самом деле она упала мне на ноги, а потом отскочила.

Я в ужасе взирал, как рыба начала умирать.

Конечно же, Бен смеялся надо мной.

— Не смотри с таким ужасом, глупышок, — советовал он.

Только это действительно ужасает. Простите, но так оно и есть. Я никогда не был вегетарианцем. Меня не одолевают сомнения в вопросах убийства животных ради пищи, только нет ничего хуже рыбной ловли. Потому что сидишь себе и смотришь, как рыба дохнет. Смотришь, как она бьется, ворочается, хватает отчаянно воздух, пока совсем не ослабевает, чтобы трепыхаться. Охотники по крайней мере стараются убивать наповал. Стараются с первого выстрела прекратить страдания животных. Они не держат голову оленя под водой в ожидании, пока тот задохнется.

Мне рассказывали, что многие рыбаки ударяют разок рыбу по голове — сильно, — чтобы облегчить ее страдания. Нет нужды говорить, что мой брат Бен был не из таких.

— Покажи-ка ее, Бен, — попросил отец со своей байдарки, подгребая веслами поближе.

Бен поднял рыбину и широко заулыбался, а мой отец поднял и навел фотоаппарат. Я тоже улыбался. Но позже, когда пленку проявили, я обнаружил, что меня на снимке нет.

Я подергивал кончик своего удилища вверх-вниз, словно старался приманить форельку на своего червячка. Только у меня не было червяка. Как всегда, я забросил крючок в воду без наживки, осторожно проделав это, пока Бен не видел.

Позже, когда я сматывал леску, он смеялся надо мной и говорил что-нибудь вроде: «Ха-ха, наживку-то твою склевали, а ты этого даже не заметил и все это время рыбачил без приманки, глупыш».

— Сматывайте! — рявкнул на нас отец. — Гребем к тому берегу.

Отец сидел в своей байдарке футах в двадцати от нас. Он указал на поросший кустарником и тростником кусок берега озера.

Мой отец, пока мы рыбачили, выпивал очень много пива. Очень. Гораздо больше, чем позже пил на биваке. Хотя в те времена мне это и в голову не приходило, сейчас я думаю, что его любовь к рыбалке тесно увязывалась с его любовью к пиву и с ненавистью, с какой наша мама смотрела, как он его пьет.

Вот, только сейчас заметил. Я говорю «мой отец» и «наша мама». Так что, возможно, ощущения незащищенности у Бена, о каких я вскоре расскажу, были не так уж и далеки от действительности. Впрочем, это я уже ухожу в сторону.

Когда мой отец говорил, что пойдет на берег, он имел в виду, что ему надо пописать. Опять. Само собой, нет ничего невозможного для мужчины пописать за борт байдарки. Однако всякий раз, когда отец справлял малую нужду, он заодно избавлялся и от охапки пивных бутылок, которые обыкновенно припрятывал за какой-нибудь растительностью. А мы должны были грести рядом с ним, чтобы не оставаться одним на озере в отдалении. В конце концов, нам было всего шесть и двенадцать лет. Слишком юны, чтобы быть предоставленными самим себе в байдарке на озере. Или пьяному отцу. Только, конечно же, это я понял уже много позже.

Я наматывал леску на катушку, и мы с Беном смотрели, как мой голый крючок прорывал поверхность воды.

На этот раз Бен произнес кое-что новенькое.

— Ты что, думаешь, я болван? — сказал он. — Думаешь, я не замечаю, что ты всегда забрасываешь без червя?

Я ничего не сказал. Только почувствовал, как загорелось и (наверное) покраснело лицо. Я опустил взгляд на форель Бена, которая лежала уже совершенно неподвижно. Умерла, что ли, думал я, или просто смирилась с неизбежностью своей судьбы?

Бен покачал головой и принялся грести.

Мы смотрели, как отец вытащил свою байдарку на грязный берег и вышел из нее, утонув своими резиновыми сапогами в грязи до середины икр. Он громко ругался, отчего мне становилось неловко. Я оглядывался, желая убедиться, слышал ли еще кто-то, но не видел никого ни на берегу, ни поблизости на озере.

— Боишься червяков, глупышок? — спросил Бен.

— Нет, — отрезал я, возможно, несколько с отвращением. — Просто не хочу убивать их.