Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Он написал адрес на конверте с гербом отеля «Карлтон» и позвонил посыльному. Каетано услышал голос Лолы из ванной комнаты. Она вернулась, когда он еще писал.

— Тебе что-нибудь нужно, Каетано?

— Хочу поскорее отправить письмо.

Лола вышла из ванной в халате с широкими, в кружевах рукавами и повалилась на софу.

— Устала до смерти.

Каетано закурил сигару.

— Что ты думаешь о детях? — спросил он.

— Как это — что думаю?

— Вот именно, что думаешь. С ними все в порядке? Ну да… в порядке. Как раз это я и хочу знать.

— В порядке. Алехандро кончает колледж и поступит в Гарвардский университет. А для девочки не найти лучшего места, чем колледж «Сердце господне».

— Нет, я не об этом. Я думаю об ответственности, которая на них ляжет, которая достанется им в наследство. Мальчику я уделял мало времени, что правда, то правда. А мог бы научить его многому. Меня беспокоит мир, в котором им придется жить.

— Мир всегда останется таким, дорогой.

— Да, но надо уметь с ним управляться.

— Я туда не вернусь.

Эрнесто Даскаль привычно строго поглядел на сына. Потом погрузил вилку в холмик мяса и белого риса, набрал с верхом, поднес ко рту и медленно стал жевать, уставившись на запотевший стакан с водой; виски его двигались в такт с челюстями.

— Пустое дело, папа, — сказал Луис и, увидев, как набухла вена, пересекавшая отцовский лоб, понял, что еда уже не доставляет отцу удовольствия. Старик копил ярость. Луис всегда боялся, что в один прекрасный день из-за этой привычки спорить за едой отца хватит удар. Эрнесто Даскаль зло швырнул вилку.

— Живи как хочешь, у тебя все не как у людей.

— Что значит «не как у людей», папа? Терпеть не могу, когда ты так говоришь.

— Вот именно — не как у людей. Что же еще сказать о мужчине, который не способен зарабатывать на жизнь, не может постоять за себя? А знаешь, через что мне пришлось пройти, добиваясь того, что я теперь имею?

Луис испугался, как бы отец снова не принялся пространно рассказывать о собственных лишениях и жертвах.

— Слушай-ка хорошенько, мне не важно, кем ты будешь, не важно; единственно, чего я требую, — чтобы ты был первым. Хочешь быть сапожником — пусть, но только самым лучшим сапожником в мире или в крайнем случае на Кубе.

— А я вовсе не хочу быть первым. У нас в стране это очень легко. Любой невежда может пролезть наверх, имей он немного нахальства и не слишком много совести.

— Те, кого ты называешь «невеждами», жестоко сражались, добиваясь прочного положения в обществе.

— Начнем с того, папа, что работа в газете — это тоже прочное положение в обществе.

— Надо же — бросить учение! Уйти из университета! Запомни — больше ты ко мне ни с чем не обращайся.

Эрнесто Даскаль поднялся и яростно, ногами, отшвырнул стул.

— Профессия адвоката — достойный путь для порядочного человека. А эти люди, с которыми ты спутался, не твоего круга.

— Папа, на Кубе все на какую-нибудь ногу да хромают.

— Энкарнасьон, ты слышала?

Энкарнасьон Сеги скользнула по коридору в другую комнату, чтобы не попасться мужу под горячую руку. Эрнесто Даскаль пошел к себе. Услышав, что он приближается, Энкарнасьон через ванную опять вышла в коридор. Когда она вошла в столовую, Луис катал шарики из хлебных крошек.

— Ты прислушайся к словам отца, он знает, что говорит.

— Ничего он не знает, мама, он дурак.

— Конечно, он очень вспыльчивый, но душа у него добрая. А почему ты не хочешь больше учиться в университете?

— На Кубе и так много адвокатов. Эта профессия мне не нравится.

— Ладно, делай как знаешь. Все дороги ведут в Рим.

Эрнесто Даскаль снял пижаму и надел костюм табачного цвета. В верхний карман пиджака положил свою паркеровскую ручку, поправил на поясе кольцо со связкой ключей, захватил отделанное серебром портмоне с деньгами и вышел, хлопнув дверью.

Нехотя доев завтрак, Луис пошел к себе, лег на постель и слушал радио до тех пор, пока не заснул под успокаивающую музыку. Когда он открыл глаза, было уже около четырех. Он позвонил Кристине, чтобы перенести свидание на половину пятого. Потом принял душ и достал серый фланелевый костюм. В тридцать пять минут пятого он уже ждал ее.

Она уверена, сказала Кристина, что он останется доволен. Мать Кристины жила в мире вещей, навевавших ей образы прошлого. Начало традициям, которыми гордилась семья, положил прадед, бывший врачом в Санта-Кларе; он изготовил средство из корня сарсапарильи, очень вкусное, которое помогло Изабелле II от лишая, чем и заслужил звание камергера ее величества. Несколько лет спустя он развил теорию о природе язвы на шейке матки у женщин, оставшихся девственницами, — теорию, которая подробно обсуждалась в Парижском университете и получила признание; из Франции прибыла грамота, украшенная сургучными печатями и шелковыми лентами. С тех пор Сантосы стали считаться знатными людьми и продолжают считаться ими вот уже более века.