Ольга Токарчук - Веди свой плуг над костями мертвых

С моего маленького кладбища, расположенного на пологом склоне над прудом, было видно, наверное, все Плоскогорье. Я бы тоже хотела здесь лежать и отсюда заботиться обо всем, всегда.

Я старалась дважды в день обходить мои владения. Нужно все время следить за Люфтцугом, если уж я взяла это на себя. Ходила по очереди к каждому из домов, которыми занималась, и наконец еще и поднималась на горку, чтобы бросить взгляд на все наше Плоскогорье.

С этой перспективы было заметным то, чего не увидишь вблизи: следы на снегу фиксируют здесь каждое движение, ничто не могло от этого скрыться, снег старательно, будто летописец, записывал шаги Животных и людей, увековечивал немногочисленные отпечатки автомобильных шин. Я внимательно осматриваю наши крыши — не нависает ли где-то случайно снег, который может затем оборвать желоб, или, не дай Бог, задержаться у дымохода, застрять где-то и медленно таять, а вода будет затекать под черепицу внутрь. Присматривалась к окнам, целы ли стекла, ничего ли я не пропустила во время предыдущего посещения, не оставила ли гореть свет; осматриваю дворы, двери, ворота, сараи, поленницы.

Я была хранителем имущества моих соседей, пока сами они занимались зимней работой и развлекались в городе — я проводила здесь вместо них зиму, защищала их дома от холода и влаги и следила за их бренным имуществом. Таким образом я заменяла их в здешней Тьме.

К сожалению, опять дала о себе знать моя Болезнь. Так бывало, что она усиливалась после стресса или других необычных событий. Иногда достаточно было одной бессонной Ночи, чтобы меня все начинало беспокоить.

Дрожали руки и ноги, казалось, по моему телу пробегает ток, словно его окутывала невидимая электрическая сеть и кто несильно наказывал меня, вслепую. Тогда плечи или ноги схватывала неожиданная, неприятная судорога. Сейчас я чувствовала, как у меня полностью онемела ступня, затекла и покалывала. Уходя, я тянула ее за собой, хромала. И еще одно: уже несколько месяцев у меня постоянно были мокрые глаза; слезы начинали течь внезапно и без причины.

Я решила, что сейчас, несмотря на боль, поднимусь на склон и посмотрю на все сверху. Наверное, мир будет на своем месте. Может, меня это успокоит и поможет моему горлу расслабиться и тогда мне улучшится. Я нисколько не жалела Большую Ступню. И когда проходила вдалеке мимо его дома, то вспомнила мертвое тело кобольда в бежевом костюме, и тогда подумала о телах всех знакомых, живых, счастливых у себя дома. И я сама, моя ступня и худое, жилистое тело Матоги — все это показалось мне невероятно, невыносимо печальным. Я посмотрела на черно-белый пейзаж Плоскогорья и поняла, что печаль — важное слово в понимании мира. Она — основа всего, пятая стихия, квинтэссенция сущего.

Пейзаж, открывшийся передо мной, состоял из оттенков черного и белого, сплетенных между собой линиями деревьев на границах между полями. Там, где травы остались нескошенными, снег не сумел укрыть поля одинаковой белой плоскостью. Стебли пробивались сквозь его покров, и издалека это выглядело так, будто большая рука только начала набрасывать некий абстрактный узор, упражняться в коротких мазках, деликатных, едва заметных. Я смотрела на четкие геометрические фигуры полей, полосы и прямоугольники, каждый из которых отличался по своей структуре, с собственным оттенком, все по-разному отражали торопливые зимние Сумерки. И наши дома, все семь, разбросаны, как часть окружающей среды, словно выросли здесь вместе с границами, и поток, и мостик через него, все это казалось старательно спроектированным и возведенным, возможно, той же рукой, которая упражнялась в эскизах.

Я бы тоже могла набросать карту по памяти. Наше Плоскогорье выглядело бы на ней, как толстый полумесяц, окруженный с одной стороны Серебряными горами, небольшой, невысокой горной грядой, общей для нас с чехами, а с другой, польской стороны — Белым Взгорьем. На нем только одно поселение — наше. Село и городок лежат внизу, на северо-востоке, как и все остальные. Разница уровней между Плоскогорьем и остальной Клодзкой котловиной незначительная, но довольно ощутимая, чтобы чувствовать себя здесь несколько выше и смотреть на все свысока. Дорога с трудом поднимается снизу, с северной стороны достаточно полого, но съезд с Плоскогорья по восточному краю все же заканчивается довольно быстро, и зимой это бывает опасно. Во время суровых зим Управление дорог, или как там называется это учреждение, запрещает движение по этой трассе. Тогда мы ездим ею незаконно, на собственный страх и риск. Если, конечно, у вас хорошая машина. Собственно говоря, я имею в виду себя. У Матоги только мопед, а Большая Ступня передвигался только топтобусом. Эту стремительную часть мы называем Перевалом. Вблизи еще каменистый обрыв, но тот, кто считает его естественным, ошибается. Это осталось от прежней каменоломни, которая вгрызалась когда в Плоскогорье, и наверное совсем поглотила бы его пастями бульдозеров. Кажется, ее планируют вновь открыть, и тогда мы исчезнем с поверхности Земли, так как Машины съедят нас.