Филип Рот - Призрак писателя

Мэнни, мне казалось, что меня освежевали. Будто бы с половины моего тела содрали кожу. С половины лица — и теперь до конца моей жизни все будут пялиться на меня с ужасом. Или же будут пялиться на другую половину, неповрежденную; я представляла себе, как они улыбаются, делая вид, будто ободранной стороны нет, общаются с другой стороной. Я слышала, как ору на них, видела, как поворачиваюсь своей жуткой стороной к их нетронутым лицам, чтобы они по-настоящему ужаснулись. «Я была красивой! Я была неповрежденной! Я была солнечной, живой девочкой! Смотрите, смотрите, что со мной сделали!» Но на какую сторону они ни смотрели бы, я все равно кричала: «Смотрите на другую! Почему вы не смотрите на другую?» Вот о чем я думала по ночам в больнице. Как бы они на меня ни смотрели, как бы со мной ни разговаривали, как бы ни пытались меня успокоить, я так навсегда и останусь наполовину ободранной. Я никогда не буду молодой, никогда не буду доброй, никогда не успокоюсь, никогда никого не полюблю, я буду ненавидеть их всю жизнь.

Так что я взяла это милое имя, чтобы оно воплощало в себе все, чем я не являюсь. И я отлично умею притворяться. Вскоре я уже могла вообразить, что я вовсе не притворяюсь, что я стала такой, какой все равно бы стала. А потом появилась эта книга. Пришла посылка из Амстердама, я открыла ее, и вот оно все передо мной: мое прошлое, я сама, мое имя, мое нетронутое лицо, и я захотела одного — отмщения! Не ради мертвых, это не было попыткой вернуть мертвых или покарать живых. Я мстила не трупам — я мстила оставшемуся без матери, без отца, без сестры, исполненному мести и стыда, наполовину ободранному клокочущему гневом существу. Себе самой. Я хотела, чтобы слезы, их христианские слезы текли рекой — как еврейская кровь — по мне. Я хотела их жалости — хотела самым безжалостным образом. И я хотела любви, хотела, чтобы меня любили нещадно и бесконечно, так же, как меня погубили. Хотела себе, новой жизни и нового тела, очищенного, незамаранного. И для этого было нужно двадцать миллионов человек. Десять раз по двадцать миллионов.

Ах, Мэнни, я хочу жить с тобой! Вот что мне нужно! Миллионам этого не сделать, это можешь только ты! Я хочу вернуться домой, в Европу с тобой. Выслушай меня, не отказывайся сразу. Этим летом я увидела, что сдается домик, каменный домик на склоне холма. Под Флоренцией. С розовой черепичной крышей и садом. Там был номер телефона, я его записала. Он у меня сохранился. О, когда я видела в Италии что-нибудь прекрасное, я думала о том, как бы ты был счастлив там и как бы была счастлива я, ухаживая за тобой. Представляла себе наши поездки. Представляла, как мы днем ходим по музеям, а потом пьем кофе где-нибудь на берегу реки. Как вечерами мы вместе слушаем музыку. Как я готовлю тебе еду. Представляла, как буду перед сном надевать чудесные ночные рубашки. Ах, Мэнни, их Анна Франк останется их Анной Франк, я хочу быть твоей Анной Франк. Мне хочется наконец быть самой собой. На роль девочки-мученицы и святой я больше не гожусь. Да никто меня и не примет такой, какая я есть — вожделеющая чужого мужа, уговаривающая его бросить свою верную супругу и бежать с девицей вдвое его младше. Мэнни, разве так важно, что я ровесница твоей дочери, а ты ровесник моего отца? Конечно, я люблю в тебе пап-почку, как иначе? И если ты любишь во мне ребенка, что с того? В этом нет ничего странного — у половины людей так. Любовь должна с чего-то начинаться, и у нас она начинается с этого. А что до того, кто я… Что ж, — сказала Эми, и тон у нее был ласковый и победный, как никогда прежде, — надо же кем-то быть. Иначе нельзя.

Дома ее уложили в постель. Лонофф на кухне пил с женой кофе, который она ему сварила. Всякий раз, когда он представлял Эми в приемной дантиста читающей об Отто Франке в журнале «Тайм», или среди библиотечных стеллажей ищущей упоминание своего «настоящего имени», всякий раз, когда он представлял ее в бостонском парке Коммон готовящей для своего преподавателя по писательскому мастерству глубоко личное описание «ее» книги, ему хотелось дать себе волю и расплакаться. Никогда прежде он не страдал так страданиями другого человека.

Разумеется, он не рассказал Хоуп о том, кем Эми считает себя. Но в этом и не было нужды: он догадывался, что она ему ответит: ради него, великого писателя, Эми решила стать Анной Франк; это объясняло все, никакой психиатр тут не нужен. Ради него, к этому ее подвигла ее страстная влюбленность: она хотела очаровать его, околдовать, прорваться через его щепетильность, мудрость, порядочность к его воображению, и там, в качестве Анны Франк, стать femme fatale Э. И. Лоноффа.