Мор Йокаи - Призрак в Лубло

Затем, благословив крестника, он отпустил доброго малого в дальний путь.

Тем временем оба моравских погонщика пытались справиться с выпущенными из загона коровами.

Очутившись на свободе, коровы, конечно, немедленно разбежались в разные стороны и, когда погонщик старался преградить им путь палкой, злобно поворачивались к нему, угрожая поднять его на рога. Все коровы стремились вернуться к оставшимся в загоне телятам.

– Ну, что же ты! Помоги добрым христианам, – сказал пастуху гуртовщик.

– Ударь-ка кнутом! – подстрекал художник.

– Чёрта с два ударишь, – проворчал пастух. – Ведь тогда всё стадо разбежится. Это вам не лошади.

– Я же говорил, что коров нужно было связать попарно за рога! – кричал конюший.

– Ладно, ладно, я уж сам управлюсь, – проговорил пастух и свистнул. Из загона с громким лаем выскочила овчарка и бросилась к разбежавшемуся стаду. Она быстро обежала непокорных животных, хватая их за ноги, и в несколько минут согнала в гурт всё стадо, которое в полном порядке двинулось за быком с колокольчиком. Тогда и пастух поскакал вслед за коровами, покрикивая: «Гей, Роза, гей ты, Чако, куда ты, Кеше!» Он знал по имени всех коров, и они ему повиновались. Быка звали Гордый.

Тихо и спокойно шло теперь стадо по большой равнине.

Господа долго смотрели ему вслед, пока оно не поравнялось с волнующимся волшебным морем. Там коровы вдруг превратились в гигантов. Они казались теперь чёрными мамонтами на невероятно длинных ногах. Затем каждая корова слилась со своим зеркальным отражением, и всё это двинулось дальше. Постепенно коровы стали таять в серой мгле и, наконец, совсем исчезли, и только их перевёрнутые отражения продолжали медленно брести дальше, ступая ногами по небу. За ними, головами вниз, следовали пастух, погонщики и овчарка.

Художник лежал на траве, раскинув руки и ноги.

– Если я расскажу это в Вене, в клубе художников, меня выставят за дверь.

– Дурная это примета, – промолвил почтенный Шайгато, покачивая головой. – Хорошо, что хоть деньги уже у меня в кармане.

– Но скот-то ещё не на месте, – буркнул гуртовщик.

– Удивительно, что это зрелище до сих пор ещё не арендовано каким-нибудь ловким предпринимателем, –

заметил конюший.

– А мы его не сдаём! – горделиво отвечал Шайгато. – Я

знаю, если бы можно было, это чудо давно бы забрали в

Вену. Но город Дебрецен не отдаст его!

4

Двуколка ветеринара быстро тряслась по степи. Резвая лошадка не нуждалась ни в кнуте, ни в поводьях, она и так прекрасно знала своё дело. Доктор вынул записную книжку и что-то помечал в ней.

Немного погодя он поднял голову и вдруг заметил приближающегося галопом табунщика.

То была бешеная скачка; казалось, и лошадь и всадник обезумели. Лошадь то стремглав устремлялась вперёд, то останавливалась как вкопанная, взвивалась на дыбы и, внезапно повернувшись, бросалась в другую сторону.

Всадник с запрокинутой головой, весь изогнувшись, обеими руками держал поводья. Лошадь мотала, трясла головой, храпела и испуганно ржала.

Доктор стегнул свою кобылу и поспешил всаднику наперерез.

Приблизившись, он узнал в нём табунщика: «Это же

Шандор Дечи!»

Тот, видимо, тоже узнал доктора и сразу ослабил поводья.

Умный конь, отдуваясь и брызгая пеной, приблизился к двуколке доктора и сам остановился. Он встряхнулся и заржал, словно хотел что-то сказать.

Парень сидел в седле, откинувшись назад и запрокинув голову. Руки его больше не держали поводья, только ноги крепко сжимали бока лошади.

– Эй, Шандор! Шандор Дечи! – окликнул его доктор.

Тот, казалось, не слышал крика или же слышал, но не мог ответить.

Доктор, спрыгнув с двуколки, подошёл к всаднику и, обхватив его руками, снял с седла.

– Что с тобой, Шандор?

Табунщик не отвечал. Губы его были крепко сжаты, голова запрокинута, грудь часто-часто вздымалась и опускалась, а туловище изгибалось дугой. Страшно вытаращенные глаза блестели каким-то безумным блеском, зрачки были расширены до предела.

Доктор уложил парня на траву и начал его осматривать.

– Пульс то частый, то вовсе исчезает. Зрачки расширены, челюсти судорожно сжаты. Туловище сведено назад.

Этого парня отравили каким-то зельем.

Доктор встретил табунщика в открытой степи на полдороге между хортобадьской корчмой и матайским хутором. По всей вероятности, парень спешил на хутор, но по пути стало сказываться действие яда. Покуда сознание не покидало его, он торопил коня, но когда начались судороги и страшные муки помутили его рассудок, он перестал управлять своими движениями, а только двигался в седле, чем привёл в бешенство и лошадь. У неё тоже текла пена изо рта.