Мор Йокаи - Призрак в Лубло

— Эй-ей, если у нее мясо и неважное, зато молоко по-прежнему отменное. Пусть остается у нас корова.

— Но она уже даже и кормиться не хочет, – рассмеялась

Купойине.

— Ничего, мать, ничего. Будем мелко нарезать ей картофель и размалывать в кашицу в ступке. Пусть еще поживет с нами, бедолага.

Все, именно все было здесь старым – будто Мафусаил оставил здесь свое хозяйство, и оно так и сохранилось с тех пор. Винце поймал где-то ворона, сделал ему клетку и повесил ее под стрехой. Ворон тоже был очень старым, и

Винце неустанно повторял:

— Говорят, ворон долго живет, может даже до двухсот лет дожить. Но я вот присматриваюсь к нему и скажу, что все заботы об этом проходимце легли на мои плечи.

Через сад протекал ручей (он был самым старым в усадьбе); к ручью попить водицы прилетал воробей, совершенно белый, седой воробей, словно подкрашенный известью; он пришелся по душе старой хозяйке, и стоило ей завидеть его в саду, как она бросала ему хлебные крошки. С тех пор воробей повадился в сад – ему понравилось быть дармоедом. Позже он настолько осмелел, что залетал и в сени и там путался под ногами – сам нуждающийся в опеке старый хитрец тянулся к старикам. Особенно маленький плутишка благоволил к хозяйке. Иногда он даже вспархивал к ней на плечо и, как цыпленок, ковылял вслед за ней в каморку и в погреб.

И, однако, весело жила эта старая маленькая усадьба, населенная древними существами. На дворе по весне расцветал куст сирени, а осенью в беседке показывались виноградные гроздья, и как летом, так и зимой морщинистые лица стариков светились добродушием и хорошим настроением. Бедность, правда, часто заглядывала в ворота, кралась вдоль ветхого, расшатанного забора, а иногда и забредала в дом. Но Пали она не касалась, потому что старики вечно оберегали его и, как стеной, защищали своей любовью. И хоть он, к чести его, и старался преодолеть эту стену, сие ему очень редко удавалось. Но все же в усадьбе еще никогда, наверное, не было такого веселья, как в тот день, когда Пали начал ходить на службу.

Дело в том, что если всевышнему было угодно сделать плодородным поверхностный слой земли Баната, то здесь, в верхней Венгрии, он начинил жидковатую на поверхности землю сокровищами в глубине. В соседнем селе Вернё была каменноугольная шахта, и, поскольку старики в меру своих сил и познаний поднатаскали юного Купойи в школьных науках, инженер шахты взял его себе в помощники.

Это вызвало бурную радость; весь дом ярко освещен; мамаша Купойи жарила-парила, пригласив на помощь соседку, госпожу Бенак, которая тоже была стара, как палойтайская дорога, но готовила так вкусно, что могла омолодить и умирающего старца. В доме еще топили, потому что на дворе стояла ранняя весна; впрочем, и солнечные лучи сделали свое дело, заглядывая целый день в окно. Все только успевали поворачиваться. Старый Винце рубил дрова и таскал к печи; пот ручьями катился по его морщинистой шее. Купойине замесила сдобный хлеб и

(господи, что только делается!) напевала какую-то песенку из прошлого века. Тем временем один за другим приходили односельчане, ровесники стариков, поздравить мальчика, и старый пес Шайо, собрав свои силы, приветствовал гостей громким заливистым лаем, как в былые времена. Дед же самолично спустился по ступенькам в погреб и вернулся оттуда, держа под мышками покрытые паутиной бутылки с вином. Топ-топ, топ-топ. Старик был просто очарователен с этими ужасно древними флягами.

А какой был пир! Во главе стола сидела госпожа Купойи, рядом с ней – крестная мать Пали Келемен Миклошне, затем – крестный отец почтенный Иштван Шандор, рядом – сам Пали; на другом конце стола – Йожеф Купойи, перед которым выстроилась батарея бутылок. Под столом занял место пес Шайо, обгладывавший кости; даже воробей участвовал в пиршестве, весело прыгая около печки.

Только старый Винце обедал отдельно, на кухне, потому как ничего не попишешь: дворяне остаются дворянами. Не пристало сажать слугу за общий стол. И все же в конце обеда, когда очередь дошла до возлияний, гости потеснились и высвободили ему место за столом (как-никак, а

Христос ведь и ради него принял мученическую смерть; хотя, конечно, не только ради него).

— А ну, Винце! Иди сюда, посиди с нами немного.

Только прежде дай ворону этот кусочек печенки.

Словом, и Винце сел за общий стол, и началась великая дискуссия о старых добрых временах.

Хозяин же без устали подливал вино, и глаза его из-под шапки белых волос стали сверкать все ярче и ярче, как пастушьи костры средь заснеженных гор. Вот уже и трубки с кисетами извлечены из карманов; заструился дымок, и вскоре над головами, дрожа и колыхаясь, поднялась его прозрачная голубая вуаль; она ничего не прикрывала, наоборот, старики даже лучше видели сквозь нее. Дед стал разговорчивым – старая слава рода Купойи начала распирать ему грудь. Обычно он останавливался на третьем стаканчике вина. Его досточтимая супруга уже подала ему знак глазами, что, мол, хватит, не пей больше, но дед только лукаво подмигнул в ответ и начал посасывать четвертый стаканчик, а сам тем временем пространно рассказывал о том, что в те годы, в начале прошлого века, когда свирепствовал сильнейший голод, Пал Купойи заложил три деревни за пять хлебов и одну турчанку. Разумеется, он был сумасшедший: хлеб и так дорого стоил, а он взял еще и едока.