Кнут Гамсун - Плоды земли

Пробыв в усадьбе с полчаса и ознакомившись с положением дел, Сиверт собрался обратно домой.

– Домой? – сказал старик.

– Мы строим избу, отцу больше некому помочь.

– А Элесеус-то разве не дома? – спросил старик.

– Дома, да только он совсем непривычный к такой работе.

– Тогда зачем же ты пришел?

Сиверт рассказал, с какой вестью пришла к ним Олина.

– При смерти? – спросил старик. – Так она решила, что я при смерти? Черт возьми!

– Ха-ха-ха-ха, – засмеялся Сиверт.

Старик сердито посмотрел на него и сказал:

– Смеешься над умирающим, а ведь Сивертом тебя назвали в мою честь.

Сиверт был слишком молод, чтоб вешать голову, дядя и всегда-то не больно его интересовал, и теперь он стремился поскорее попасть домой.

– Значит, и ты поверил, что я лежу при смерти, потому и прибежал? – сказал старик.

– Олина так сказала, – отвечал Сиверт.

Помолчав с минуту, дядя продолжил:

– Если ты починишь мои сети в сарае, я тебе кое-что покажу.

– Ну, – сказал Сиверт, – а что?

– Не твое это дело, – отрезал старик и опять улегся в постель.

Переговоры грозили затянуться, и Сиверт прямо весь извертелся от нетерпения. Он вышел на двор и оглянулся по сторонам: все было запущено, неприглядно, руки не поднимались браться за какую-нибудь работу.

Когда он вернулся в горницу, дядя уже встал и сидел у печки.

– Видишь? – сказал он, указывая на дубовый сундучок, стоявший на полу между его ногами. Это был сундучок для хранения денег. Собственно, это был обыкновенный винный погребец с многими отделениями для бутылок, из тех, какие начальство и разные господа в старину брали с собой в дорогу; теперь бутылок в нем не было, старый общинный казначей держал в нем деньги и счета. Ох уж этот погребец! Ходили слухи, будто в нем хранятся все богатства мира, сельчане не раз говорили: «Вот бы мне те денежки, что лежат в сундучке у Сиверта!»

Дядя Сиверт вынул из сундучка какую-то бумагу и торжественно проговорил:

– Ты ведь умеешь читать по писаному? Прочитай этот документ.

Сиверт-младший был не большой мастер читать по писаному, отнюдь нет, но он все-таки прочитал, что назначается наследником всего дядина имущества.

– А теперь можешь поступать как хочешь! – сказал старик и убрал бумагу обратно в ларец.

Сиверт не особенно растрогался: в сущности, документ сказал лишь то, что он знал и раньше, он еще с самого раннего детства только и слышал, что со временем получит наследство после дяди. Другое дело, если б он увидел в сундучке какие-нибудь драгоценности.

– Наверное, в сундучке много всяких диковинок, – сказал он.

– Да уж больше, чем ты думаешь! – сухо отвечал старик.

Донельзя разочарованный и раздосадованный поведением племянника, он запер сундучок и снова улегся в постель. И уже оттуда сообщал племяннику разные новости:

– Я был уполномоченным от села и распоряжался общинными деньгами больше тридцати лет, и мне нет надобности выпрашивать у кого-нибудь помощь. От кого это Олина узнала, что я при смерти? Как будто я не могу послать трех человек за доктором, ежели захочу! Не воображайте, что меня надуете! А ты, Сиверт, неужто не можешь подождать, покуда я умру? Я только вот что тебе скажу: документ ты прочитал, он лежит у меня в погребце, больше я ничего не скажу. Но если ты от меня уйдешь, так передай Элесеусу, пусть он придет. Его при крещении не нарекли в мою честь, и он не носит мое земное имя – но все равно, пусть придет!

Несмотря на угрожающий тон старика, Сиверт взвесил его слова и сказал:

– Я передам твою просьбу Элесеусу!

Когда Сиверт вернулся домой, Олина все еще была в Селланро. Она успела за это время сделать не малый кончик, побывала на хуторе у Акселя Стрёма и Барбру и пришла полная сплетен и тайн.

– А Барбру-то потолстела, – зашептала она, – уж не значит ли это что-нибудь? Только никому, смотри, не передавай. Ты уже вернулся, Сиверт? Ну, стало быть, не о чем и спрашивать, дядя твой упокоился? Что ж, он был уже старый человек, на краю могилы. Что… Да ну! Так он не умер? Слава тебе Господи, вот чудеса! Ты говоришь, я все наболтала? Вот уж в чем не грешна, так не грешна: откуда ж мне было знать, что дядя твой обманывает Бога? Он тает на глазах, вот и все, что я сказала, и я готова подтвердить свои слова под присягой. Что ты говоришь, Сиверт? Разве твой дядя не лежит в постели, скрестив руки на груди, и не хрипит, и не говорит, что только лежит и мучается?

Спорить с Олиной было бесполезно, она забивала противника словами и выматывала душу. Услышав, что дядя Сиверт требует к себе Элесеуса, она ухватилась за это обстоятельство, повернув и его в свою пользу: