Кнут Гамсун - Плоды земли

– Это и правда был дьявол?

Исаак кивнул, подтвердив, что, насколько он может судить, – да, дьявол.

– Как же ты от него отделался?

– Я пошел прямо на него во имя Иисуса, – ответил Исаак.

Ингер подавленно покачала головой, и прошло порядочно времени, прежде чем она собралась подать ужин.

– Во всяком случае, один ты больше в лес не пойдешь! – сказала она.

Она встревожилась за него, это обрадовало Исаака. Он притворился, будто нисколько не испугался и никаких провожатых в лесу ему не нужно, но он только притворялся, чтобы жуткое его приключение не перепугало без надобности Ингер. Он ведь мужчина, глава семьи, всем им защитник.

Ингер сразу раскусила его.

– Ну, конечно, ты не хочешь пугать меня, но вперед ты будешь брать с собой Сиверта.

Исаак только хмыкнул.

– Не ровен час, захвораешь или ослабеешь в лесу, сдается мне, ты и впрямь не совсем здоров в последнее время.

Исаак опять хмыкнул.

Нездоров? Немного устал, измотался – это да. Но нездоров? Пусть Ингер не смешит его, он всегда был здоров и сейчас здоров, он ест, спит, работает, ему ли жаловаться на свое несокрушимое здоровье. Однажды на него упало дерево и сорвало ему ухо; не особенно досадуя, он поднял ухо, прижал его к месту шапкой на несколько дней и ночей, оно и приросло. Когда он чувствовал недомогание, он пил отвар из солодкового корня на горячем молоке и потел, а еще принимал самое испытанное средство – лакрицу, которую покупал у торговца. Если случалось сильно порезать руку, он давал крови сойти, присыпал рану солью, и она в несколько дней заживала. Доктора в Селланро никогда не приглашали.

Нет, Исаак не был болен. А происшествие с дьяволом может случиться и с самым здоровым человеком. У Исаака не было чувства, что этот страшный случай нанес ему вред, наоборот, он словно придал ему силы. По мере того как подвигалась зима и время неудержимо близилось к весне, он, мужчина и глава семьи, чувствовал себя почти героем: «Я знаю толк в этих вещах, только держитесь меня, при нужде я могу даже и вызвать духов!»

А в общем, дни стали длиннее и светлее, миновала Пасха, бревна уже лежали во дворе, все вокруг сияло, люди вздохнули свободно после долгой зимы.

Ингер опять первая потянулась к солнышку, она уже давно пребывала в хорошем настроении. Отчего бы это? Ха, причина тому была основательная: она опять затяжелела, опять ждала ребенка. Все в ее жизни заровнялось, не осталось ни одной трещины. То было величайшее милосердие после всех ее согрешений, счастье сопровождало ее, счастье ее прямо преследовало! Исаак и тот однажды заметил кое-что и спросил:

– Сдается мне, у тебя опять что-то будет, как же это так?

– Да, слава Богу, наверное, будет! – ответила она.

Оба были одинаково удивлены. Разумеется, Ингер была еще не так стара, Исааку она вообще ни для чего не казалась старой, но все равно, опять ребенок, да, да! Леопольдина несколько раз в год уезжала в школу в Брейдаблик, в доме не было малюток, да и Леопольдина-то уже стала совсем большая.

Спустя несколько дней Исаак, что-то про себя решив, отправился в село. Ушел он в субботу вечером, чтобы вернуться утром в понедельник. Он не стал рассказывать, за чем идет, вернулся же с работницей. Ее звали Йенсина.

– Что это ты выдумал? – сказала Ингер. – Она мне не нужна.

Исаак ответил, что теперь-то она ей и нужна.

Во всяком случае, с его стороны это была такая хорошая и добросердечная выдумка, что Ингер совсем растрогалась. Новая работница была дочерью кузнеца, она проживет у них лето, а там видно будет.

– А кроме того, – сказал Исаак, – я послал телеграмму Элесеусу и велел ему приехать.

Внутри у нее что-то дрогнуло – материнское сердце. Телеграмму! Исаак хочет совсем доконать ее своей добротой! Она ведь так горевала, что Элесеус живет в городе, в распутном городе, писала ему о Боге, о том, что отец начинает сдавать, а участок становится все больше и больше. Сиверт всюду не поспевает, да к тому же он когда-нибудь получит наследство после дяди Сиверта, – все это она написала ему и однажды даже послала денег на дорогу. Но Элесеус стал совсем городским жителем и вовсе не стремился возвращаться к крестьянской жизни; он отвечал: что ему делать дома? Неужто он будет работать по хозяйству, забыв про свою ученость и знания? «По правде сказать, у меня к тому нет никакой охоты, – писал он. – Если же ты пришлешь мне холста на белье, то избавишь меня от необходимости влезать в долги». Понятное дело, мать послала холста, удивительно часто посылала она в город холст на белье; но в те дни, когда в ней пробудилось религиозное чувство, пелена спала у ней с глаз, и она поняла, что холст Элесеус продает, а деньги тратит совсем на другое.