Кнут Гамсун - Плоды земли

Она изощрялась в мелких уколах, но и это не помогало; хозяева перестали ее бояться, и однажды Аксель прямо заявил, что ей пора уходить.

– Уходить? – переспросила Олина. – Как это? Ползком, что ли?

Нет, она отказалась уйти под тем предлогом, что нездорова и не в состоянии шевельнуть ногами. И ведь как нехорошо вышло: когда у нее отобрали работу и лишили всякой деятельности, она сразу сникла и впрямь захворала. Но и после этого она протаскалась на ногах еще с неделю. Аксель смотрел на нее с бешенством, а Олина держалась уже на одной злости, но под конец не выдержала и совсем слегла.

И вот она лежит и вовсе не ждет отпущения, наоборот, часами твердит, что поправится. Она потребовала доктора – роскошь, доселе в их глуши неведанную.

– Доктора? – спросил Аксель. – Совсем из ума выжила?

– Почему это? – кротко спросила Олина, притворяясь, будто ничего не понимает.

Она была так кротка и умильна, так счастлива тем, что никому не в тягость, она может заплатить доктору сама.

– Правда? – спросил Аксель.

– А почему и нет? – сказала Олина. – Не лежать же мне здесь и помирать, как беспризорной скотине.

Тут вмешалась Барбру и осторожно спросила:

– Чего тебе не хватает? Разве я не приношу тебе еду? А кофе я тебе не даю для твоей же пользы.

– Это ты, Барбру? – говорит Олина и переводит на нее глаза; она совсем плоха, заведенные к потолку глаза придают ей жуткий вид. – Оно, может, и так, как ты говоришь, Барбру, может, мне и впрямь станет хуже от капельки кофе, от чайной ложечки кофе.

– Будь ты на моем месте, ты бы думала сейчас кое о чем другом, а не о кофе, – сказала Барбру.

– А я что говорю, – ответила Олина. – Ты не из тех, что желают смерти человеку, ты за то, чтоб он поправился и жил дольше. Что это, я вот лежу и смотрю, никак ты в тягостях, Барбру?

– Я? – кричит Барбру и яростно прибавляет: – Так бы и выбросила тебя в навоз за твой язык!

Больная молчит с добрую минуту, но губы ее дрожат, будто она силится улыбнуться и не может.

– Нынче ночью я слышала чей-то крик, – говорит она.

– Она бредит! – шепчет Аксель.

– Нет, я не брежу. Кто-то словно позвал меня. Из лесу или от ручья. Удивительно, аккурат будто кричал маленький ребеночек. Что, Барбру ушла?

– Да, – говорит Аксель, – ей надоело слушать чушь, которую ты несешь.

– Вовсе это не чушь, и я не брежу, как вы думаете, – говорит Олина. – Нет, Всемогущий не допустит, чтоб я предстала перед Престолом и Агнцем со всем тем, что знаю про Лунное. Я еще поправлюсь, но только позови ко мне доктора, Аксель, тогда дело пойдет скорее. Какую из коров-то ты мне подаришь?

– Какую еще корову?

– Корову, которую ты мне обещал. Не Борделину ли?

– Ну уж ты городишь сама не знаешь что, – говорит Аксель.

– Ты ведь обещал мне корову, когда я спасла тебе жизнь, помнишь?

– Нет, не помню.

Тогда Олина поднимает голову и смотрит на него. Она совсем седая и лысая, голова торчит на длинной птичьей шее, она страшна, как сказочное чудовище; Аксель вздрагивает и нащупывает за спиной дверную ручку.

– Ага, – говорит Олина, – так вот ты какой! Значит, пока что мы об этом говорить больше не станем. Проживу и без коровы и не заикнусь об ней. Но хорошо, что ты показал себя аккурат таким, каков ты есть, Аксель, вперед я буду знать, что ты за птица!

А ночью Олина умерла, в какой-то ночной час, во всяком случае, когда утром они вошли к ней, она уже похолодела.

Старуха Олина – родилась и умерла…

Что Аксель, что Барбру, оба они были рады похоронить ее навеки, теперь некого было остерегаться, они повеселели. Барбру опять жалуется на зубную боль, в остальном все идет как надо. Но этот вечный шерстяной платок у рта, который ей приходится отнимать всякий раз, когда она хочет сказать слово, – немалое мученье, и Аксель никак не возьмет в толк, как это могут у человека так долго болеть зубы. Правда, он замечает, что она жует всегда очень осторожно, но ведь у нее все зубы целы.

– Ты же вроде вставила себе новые зубы? – спрашивает он.

– Да.

– Что же, и они тоже болят?

– Ну сколько можно глупости болтать! – сердито отвечает Барбру, хотя он полон миролюбия. И в раздражении своем она дает более толковый ответ: – Мог бы и сам понять, что со мной такое.

Что же с ней такое? Аксель смотрит чуть внимательнее, и ему начинает казаться, что у нее вырос живот.

– Да ведь не в тягостях же ты? – спрашивает он.

– Будто сам не знаешь, – отвечает она.

Он смотрит на нее, уставившись бессмысленным взглядом. В медлительности своей он сидит довольно долго и считает: неделя, две недели, третья неделя.