Любен Каравелов - Повести и рассказы

— Перехожу в магометанство, — объявлял иной безгрешный чорбаджия.

— Избавь нас, господи и пресвятая богородица, от всякого зла, — твердили храбрые христиане.

Почему же получилось так, а не иначе? На этот вопрос нелегко ответить. Мне кажется, вся беда в том, что у нас до сих пор все делалось без определенного плана и стремления к общему благу. Светила наши загорались сами по себе и сияли для самих себя, так что вовсе не могли воздействовать на своих ближних. Конечно, и препятствия были велики.

Но не подумайте, что я собираюсь во всем винить народ. Нет, я говорю только, что, решаясь на то или иное предприятие, наши предводители руководились только своей личной ненавистью, а народ не мог проснуться из-за того, что не имел разумных и энергичных предводителей. Кроме того, в отечестве нашем появилось множество ненчовцев, георгиевцев, спировцев и т. п., которые оказались хуже турок и думали только о своей шкуре. Пусть говорит кто что хочет, а я утверждаю, что прежде чем лечить организм, надо вырезать из него гнилую ткань.

Но вернемся к нашему повествованию.

Тотю и его чета сидели возле Вырбовки в молчании. День был погожий, солнце весело сияло, слышалось сладкое пенье птиц. Яркие лучи солнца заливали лес. Среди зеленой листвы и увешанных плодами ветвей белело и желтело болгарское село.

— Я рассчитывал, что найдется немало крестьян и городских жителей, готовых оказать нам помощь, но теперь вижу, что мы обмануты, предоставлены самим себе. Силы наши слишком незначительны… Если мы не успеем скрыться в горах, то все погибнем напрасно, — печально промолвил Филипп Тотю.

— Если б вы оповестили народ пораньше, было бы совсем иначе, — сказал Цено, присоединившийся к чете Тотю за день до этого. — Такие дела так не делаются. Одни решают поднять восстание, а другие об этом знать не знают, ведать не ведают! Наши крестьяне думают, что мы просто разбойники, пришли грабить их, дома жечь. Очень многие считают нас турками. Коли решили начать революцию, надо было с народом столковаться, сообщить ему о своем замысле.

— Ты прав, — ответил Тотю. — А где Смил? Я рассчитывал, что он первый примкнет ко мне!

— Смил наберет чету и приведет ее к нам. Нам бы продержаться только несколько дней: будут у нас и союзники, и помощники, и сочувствующие. Смил поехал в Румынию по одному делу; он обещал набрать там небольшую чету и сейчас же вернуться обратно. Он не обманет, — задумчиво промолвил Цено.

— А где дедушка Стойчо? — спросил Тотю.

— Дедушка Стойчо скончался в тюрьме от пыток. Царство ему небесное! Этот человек умел даже мертвых воскрешать… Жизнь его достойна подражания. Будь у нас у всех такие отцы, мы уж давно зажили бы по-человечески, — сказал Стоян.

— А куда его дочка девалась? — спросил Иванчо. — Я всюду ее искал, нигде не мог найти. Не бежала ли она тоже в Румынию?

— Радка перебралась к бабушке Нене. Помнишь ту старуху, что нам на чорбаджиев жаловалась? Она, кажется, родственница дедушке Стойчо, — ответил Цено.

Тут невдалеке от четы поднялась пыль столбом, и со всех сторон послышались голоса турок:

— Здесь, здесь! Вперед! Рубите, режьте! Велик аллах!

— Ребята, к оружию! — воскликнул Тотю, и все смешалось.

Перед тем, кто забрался бы в этот момент на высокое дерево, открылась бы такая картина. На поляне шел ожесточенный бой. Шестьсот турок, изрыгая страшные проклятия, бешено атаковали болгарских юнаков, встречая с их стороны бодрый, мужественный отпор, доказывавший, что пятьдесят умных, энергичных человек сильней шестисот здоровенных животных. Гремели ружейные выстрелы, сверкали клинки, ржали кони, турки орали во все горло, понося христианского бога и его последователей. Болгары стреляли молча, укрывшись за деревьями. У них не было ни военных труб, ни барабанов, ни музыкантов, которые ободряли бы бойцов. У них не было орудий, чтобы устрашать малодушного врага, — поэтому над головой у них не плыл белый дым. Не было у них, наконец, ни конских хвостов, ни красных шаровар, этих обязательных признаков регулярного войска. Неопытный наблюдатель подумал бы, что эти люди играют; но человеку бывалому было бы ясно, что тут идет бой — страшный бой не на живот, а на смерть, после которого ни одному участнику не быть в живых. Окровавленные пряди волос, клинки, колья, топоры усеяли поле сражения; там и тут валялись сломанные ружья, сабли, штыки; зеленая трава стала красной. Заходящее солнце смеялось над грубой силой, вздумавшей бороться против энергии и ненависти.