Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Этот воротничок и нарукавнички вызвали у Нади бескорыстное восхищение. Она попросила Сашу наклониться к ней, чтобы лучше разглядеть тонкий рисунок кружева, и все призывала мать обратить внимание на прекрасную вещь.

— Мамочка, ты мне свяжешь такие же?

— Конечно, свяжу. — Валентина Евграфовна резала студень, разливала чай. — Завтра же. Куплю крючок и свяжу.

— Можно? — шепотом спросила Надя, глядя блестящими от радостного возбуждения глазами. — Ты не обидишься?

Горячей рукой она обхватила Сашину шею, притянула к себе.

— Я ведь не хожу в школу, и другие девочки не увидят, что у меня такой же, — откинулась на подушки, улыбаясь. Пахло от нее лекарствами, рыбьим жиром и чуть слышно — детскими пеленками, но отложной воротничок байковой ночной рубашки вокруг тонкой шеи был необмят и идеально чист. Саша подумала, что, видно, перед приходом матери Валентина Евграфовна переодевает дочь.

Пить чай Надя не захотела, но внимательно следила, чтоб Саша клала себе побольше сахара, не забывала есть студень. Саше даже неловко было под ее любующимся блестящим взглядом. Мать ела много, видно проголодалась после уроков, и Валентина Евграфовна все подкладывала ей на тарелку, не прерывая разговора, новые, словно из размягченного мрамора вырезанные, кусочки студня.

Говорили они о простом: о том, что в магазин трамвайного депо в шесть вечера привозят хорошее мясо, что из кукурузных хлопьев получается отличное печенье.

Саше уже не верилось, что совсем недавно мать плакала на улице, но когда Валентина Евграфовна, спохватившись, предложила: «Может, патефон для Сашеньки завести?» — и Надя закричала чистым, четким, словно притворно детским своим голоском: «Заведем, заведем, а Барсик станцует» — и захлопала в ладоши, — мать тихо сказала:

— Не надо. Нельзя. Сталин умер, — и слезы снова покатились по порозовевшим от выпитого чая и еды щекам ее.

Саша тихо поставила на стол чашку, опустила глаза, смотреть на мать, плачущую при посторонних, было неловко.

— Что же вы плачете, Наталья Степановна? — спросила неожиданно спокойно хозяйка. — Ведь все там будем.

— Как же мы без него… как жить-то?

— Да уж проживем как-нибудь.

Саша посмотрела на Валентину Евграфовну, удивленная холодным голосом. Большими бледными руками с синими вздутыми венами («Словно сибирские реки на контурной карте», — неожиданно подумалось Саше) она бессмысленно переставляла на столе солонку, дощечку с хлебом, а лицо было замкнутым, враждебным.

— Что вы говорите, Валентина Евграфовна? — укорила тихо мать. — Да еще при детях. Вы же сами рассказывали, как письмо ему писали, чтоб учителя Наденьке дали.

— Писала, — Валентина Евграфовна смахнула невидимую крошку, — два года писала, а пока сама в роно не пошла…

— Саша, — шепотом позвала Надя.

Саша обернулась, девочка, улыбаясь, показывала глазами куда-то в конец кровати.

Там, в уголке, у никелированной трубочки с блестящим мятым шаром на конце, сидела крыса.

Саша еле сдержала крик ужаса, отшатнулась, наткнувшись спиной на материно плечо.

— Не бойся, — успокоила Надя, — она хорошая. Даже с Барсиком дружит.

Барсик действительно, вопреки всем законам своего естества, был спокоен. Лежал, угревшись на Надиной груди, и, сонно прищурясь, смотрел на крысу. Волоча длинный кольчатый хвост, крыса сделала несколько мелких шажков и вдруг села на задние лапки, принюхалась, дергая блестящим черным носиком. Была она крупной, гладкой, с блестящей темно-серой шерсткой, с белыми жесткими усами. Черные глазки ее смотрели с веселым любопытством.

— Мама, Крыся пришла, — позвала Надя, — дай ей холодца.

— Да чего мне так уж шапку ломать, — возразила громко Валентина Евграфовна на тихие, неразборчивые слова матери, — я всю жизнь работала, и муж жизнь за родину отдал, как и ваш, на войне. На, ешь! — кинула на пол кусочек холодца, и крыса соскользнула с кровати вниз.

Надя, облокотившись о край кровати, полуоткрыв бледные губы, смотрела, улыбаясь, как торопливо, зажав передними аккуратными лапками кусочек, ест крыса. Розовые голые полукруглые ушки ее шевелились в такт мелкому движению челюстей.

— Может, отложим сегодняшний урок? — обойдя аккуратно жующего зверька, Валентина Евграфовна подошла к матери, воткнула осторожно выпавшую из ослабевшего пучка шпильку. — Вы устали, верно, Наталья Степановна.

— Нет, — мать поднялась, двумя руками поправила знакомым Саше жестом волосы, — мы и так отстали от программы. Прогони Барсика, а ты иди домой готовить уроки, — распорядилась строго, и Надя тотчас скинула с постели кота. Он плюхнулся тяжело и лениво мимо крысы — она только глазами зыркнула вслед, — пошел к продавленному клеенчатому дивану у другой стены.