Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Ну что ж, не буду мешать устраиваться. А если не устали, спускайтесь к нам, отпразднуем ваш приезд.

— Обязательно, — пообещала охотно Саша, — мы мигом, — и глянула весело, прямо в глаза ему.

Был он не большим красавцем: загар не скрыл неровностей пористой кожи лица со следами давнишней оспы, но в выражении светлых глаз, в линии рта угадывалась многоопытность, то необъяснимое свойство мужского облика, которое, если оно есть, угадывается сразу.

Когда он ушел, Галина зачем-то сразу открыла шкаф, заглянула в темное его нутро, аккуратно закрыла дверцу. Увидела себя в зеркале и поморщилась страдальчески.

— Ты что? — спросила Саша, стоя на пороге и наблюдая за бессмысленными ее действиями. — Чего это тебя корежит?

— Ничего не корежит, — пряча глаза, начала снимать плащ. Расстегнула пуговицы и вдруг села на постель. — По детям соскучилась, — сказала тихо и поглядела жалобно.

— Это ты брось. Это всегда так говорят, когда самой плохо, а почему — признаваться неохота. Ну и куряка здесь жил, всю комнату провонял. — Саша подошла к стеклянной двери на балкон, открыла. Вглядываясь в ночной, шелестящий дождем мрак, спросила равнодушно: — Этот деятель… откуда ты его знаешь?

— Давно. Он к нам в поселок приезжал.

— В Северный, что ли?

— Ну да, — ответила глухо, но голос был уже спокоен.

Саша обернулась. Из раскрытого чемодана Галина вынимала и раскладывала аккуратно на постели стопочки белья, платья, туфли, завернутые в газету.

— А кто он по профессии?

— Сценарии пишет для кино. — Галина распрямилась, подошла к шкафу.

«А ведь она ничего, совсем даже ничего. Как это я не разглядела», — подумала Саша, досадуя на себя, что так опрометчиво выбрала ее себе в подруги и соседки.

— Не пойдешь к этим? — спросила осторожно.

— Да нет. Устала… — Галина открыла створку шкафа, стала не видна.

— Ну, а я пойду, — с вызовом сказала Саша, — потом распакуюсь.

Она лежала, вытянув поверх одеяла руки. От волглых простыней, от наволочки пахло дешевым мылом и погребом. Ноги упирались в деревянную спинку, кровать была ей коротка. После привычного, просторного уюта широкой тахты, покрытой таким большим, что и стену почти целиком закрывал, ковром, скрипучая, продавленная постель казалась неудобной, жесткой. В голове гудел, не переставая, шум двигателей, пестрила, не давая сосредоточиться, сутолока и суета прошедшего дня. Но она цеплялась за недавние впечатления, чтобы не думать о том неожиданном и ненужном, что произошло час назад, а главное — не вспоминать давнего, уже, казалось, и не с нею бывшего, в котором ее жизнь и жизнь того, кто сидел сейчас на террасе, соединились ненадолго, чтобы разойтись в разные стороны навсегда.

Ужас содеянного ощутила лишь в приемной начальника стройки. Того, на чью помощь рассчитывала, уже не было, перевели на другой объект. По холодно-отчужденным ответам секретарши поняла, что такие, как она, свалившиеся как снег на голову, здесь не редкость и рассчитывать на сочувствие к ее смелости и безвыходности положения — нельзя. Начальник долго был занят, а когда вошла в кабинет, ни о чем говорить не могла, думала лишь об оставленных на чемоданах в деревянном вестибюле управления Петьке и Маше.

Большелобый бледнолицый человек объяснил, что жилья нет, что приезжают к ним теперь только по вызову, первая очередь ГЭС построена, остался лишь обслуживающий персонал, а на строительстве второй — требуются рабочие.

— Вы ведь не пойдете рабочей? — спросил он.

— Да, — невпопад ответила Галина. Она с самого начала разговора, что бы он ни говорил, кивала головой, отвечала «да, да, да, конечно». Он удивленно посмотрел на нее и отвел глаза, будто что-то неприятное увидел.

Снял трубку, набрал короткий номер.

— Воронцов говорит. У вас места есть? Тогда сейчас товарищ, — глянул на бумаги Галины, — товарищ Василенко подойдет. Поселите ее, а дня через два разберемся.

— Понимаете, — начала Галина, — я ведь эксплуатационное тоже…

— Идите, устраивайтесь. Завтра все обсудим.

— Спасибо.

И, чувствуя за спиной его жалостливо-досадливый взгляд, ощущая под ним себя тупой, растерянной, нелепой просительницей, пошла к двери.

Тот день выдался смешным и удачным. С утра пришли советоваться, где лучше на водосбросе поставить датчики, веселые бородатые парни, аспиранты из Ленинграда. Попросили показать потерны. Ощущая их одобрительно ласковые взгляды, сняла туфли, надела шерстяные носки, боты и повела за собой по коридорам в машинный зал, на ходу отвечая на притворно наивные вопросы. По железной винтовой лестнице спустились в преисподнюю — клубящиеся ледяным паром тоннели. Вода хлюпала под ногами, сочилась из бетонных стен. Тускло и желто горели лампочки, и черные коридоры уходили в неизвестность, казалось — в самые недра земли. А там, наверху, над толщей скалы, прямо над их головами, Галина помнила, несется река, висит среди сверкающих брызг наивно яркая, как дети на картинках рисуют, радуга — затвор был открыт, и от памяти об этом, оттого, что знала каждый поворот потерны, каждый отросток ее, стало, как всегда, удивительно легко и весело.