Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Максим забыл о Саше и о том, где он сейчас. Погруженный в сумрачные свои мысли, уже не видел дымно-фиолетового мыса, легшего на море там, далеко внизу, и светлого пунктира дороги среди оливковых рощ, и крошечной белой точки катера, огибающего по широкой дуге Золотые ворота, куском самородка загоревшиеся в закатном солнце.

— Смотри, — Саша, брызнув ему на лоб каплей, сорвавшейся с руки, показала на острый пик хребта, — на что похож?

— Не знаю.

— На затонувший корабль. Он сел на риф, когда здесь было море. Потом море ушло, а он так и остался. А мы на дне этого моря сейчас.

Максим вгляделся внимательнее: разрушенная ветрами вершина действительно напоминала остов парусника, и оттого легко стало увидеть в синей плавной гряде, за которой садилось солнце, в черных далеких лощинах скрытую от человека тайну морского дна. Так же пугающе загадочна была и тайна земли, когда голубым бездонным кратером предстала перед ним на краю карьера, где добывали алмазы.

— Ты работала на трубке?

— Работала. В Мирном еще. Я знаю, отчего ты вспомнил о трубке, такое же ощущение, как-то не по себе, когда первый раз видишь, правда?

Максим покосился на нее, удивленный неожиданной проницательностью.

Саша сидела, обхватив колени длинными руками, и в мягком закатном свете красно-загорелая кожа лица, казалось, сама излучала ровное сияние.

«Не так проста эта бойкая, бывалая увядающая красотка. Совсем не проста. И какая-то жизнь за ней. Можно узнать какая, достаточно прикоснуться. Она возражать не будет».

— Слушай, а ты алмазы видела? — и даже вздрогнул, так неожидан был ее громкий смех, раскатившийся многократным эхом. — Ты — что? — спросил растерянно.

— О господи! — Саша, будто забывшись, уткнулась головой в его плечо. — Все об этом спрашивают. Дались они вам! Ну, видела, ну и что с того, богом, что ли, отмеченной стала? — заглянула ему в глаза, слишком близко заглянула.

— А то, — Максим осторожно смахнул с ее щеки сухую былинку, — что мне интересно — какое чувство ты испытала.

— Да никакого. Стекляшки обыкновенные.

— Вот как! — Максим лег навзничь, подумал, что не годится, конечно, валяться на сырой после дождя земле, но и сидеть вот так близко — лицом к лицу — тоже ни к чему. В любую минуту могут подойти те, отставшие. — Интересно, очень интересно, а ведь камешки эти особые.

— Особые. Дорогие очень, — сухо откликнулась Саша. Видно, обиделась, поняла, отчего это он так суетится.

— Да не в том дело, что дорогие, а в том, что есть в них особое свойство — свойство бесспорной, признанной всеми ценности.

— Я этого не понимаю. Не дано. По мне, что уголь, что алмазы эти — одно и то же. Уголь даже лучше — тепло в шахте.

Саша на таких условиях явно не хотела поддаваться на откровенную беседу, да к тому же от влажной земли шел запах псины, и Максим резко поднялся, сел. Рукой оперся на землю, так что плечом, будто ненароком, Саши касался. Получалось что-то нейтральное: и со стороны все в порядке, и ей не обидно.

— Вот то, что ты сейчас сказала, оно смысл имеет глубокий. Я, когда в ваших краях был, думал о нем. Знаешь, о чем думал?

— Ну, о чем? — словно нехотя, но уже дружелюбнее откликнулась Саша.

— А я думал так: вот люди договорились о том, что что-то должно иметь бесспорную цену, для простоты жизни договорились. Решили, что это будут золото и алмазы. А тебе вот, оказывается, все равно, пускай хоть уголь. А вдруг и другие ценности, духовные или моральные, не знаю уж, как их назвать, — это тоже всего лишь общая договоренность, лишь условия игры, а?

Саша не ответила, сидела, глядя перед собой, не мигая, опершись подбородком на узкие колени. Худая большеглазая кошка.

— Ну, если б другое, — требовательно спросил Максим, — если б не алмазы, и не десять заповедей, и не моральный кодекс, что бы изменилось?

— Всё, — резко сказала Саша, — абсолютно всё, — она обернулась к Максиму, и он увидал вдруг, каким твердым, не по-женски озабоченным лишь разговором, лишь мыслью главной может быть ее лицо. — Смотри как ловко придумал. Это знаешь как называется?

— Ну, как?

— Это «все дозволено» называется.

— Ничего подобного. Просто другая система координат, где…

— Где все удобно таким, как ты.

— Да откуда ты знаешь, какой я?

— Догадываюсь. Вот ты говоришь «договорились», а почему договорились, ведь не дураки же, не дети, которые с чепухой всякой носятся, какой Колька мой карман набивал пацаном. Не договорились, а нужен он, алмаз этот, не для колечек бриллиантовых, конечно. А для дела, для жизни. И никуда без них, как без другого того, с чем сравнивал. Без совести. Без нее ни работать нельзя, ни любить, ну, ничего. Иначе пакость.