Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

— Гляди, гляди, какой огонек!.. Гляди, какая у меня рана. Болит, видишь?

Мало-помалу к евреям привыкли. Толпа так долго их мучила, что они стали неотъемлемой частью триумфального шествия. Отпускать их нельзя, ни под каким видом. Но кроткие слова и мягкое обращение пугали евреев еще сильнее, чем побои и мучения. Им казалось, что за всеобщей кротостью наверняка последуют еще более страшные муки. Когда к их плечам тянулась мирная рука, они вздрагивали, словно от удара кнута. Со стороны они походили на кучку безумцев, объятых тупым, слабым и перепуганным безумием, посреди жестокого и опасного безумия других. Они видели, как горят их дома; наверно, их жены, дети и внуки уже погибли, им хотелось молиться, но было страшно издать хоть один звук. Почему древний Бог карал их так тяжко? Четыре года кряду Он осыпал короптинских евреев мучениями. Царь, древний фараон, умер, новый воскрес в вечной египетской стране, да-да, совсем новый, хоть и маленький, но невероятно жестокий Египет воскрес вновь! Время от времени евреи сдавленно вздыхали, и эти вздохи походили на хриплые, испуганные крики чаек перед бурей.

Часовые в казармах услышали выстрелы. Люди Тарабаса, оставшиеся в кладовке Кристианполлера, тоже. Они вдруг опомнились, очнулись от хмеля, в какой их повергли выпивка, молитвы да песнопения. Ими овладел страх, страх дисциплинированных солдат перед собственной воинской совестью и ужасными карами Тарабаса. Часть их оружия забрали дезертиры. Солдаты в кладовке смотрели друг на друга, молча, укоризненно и опасливо, виновато отводили глаза. Теперь, протрезвев, они хотя и сумели вспомнить все события этого странного и страшного дня, однако не находили объяснения злым чарам, под которые подпали. Перед Богородицей по-прежнему горели и чадили несчетные огарки свечей. Ко лика Богородицы уже не было видно. Казалось, он опять исчез, поглощенный сумраком.

— Что-то скверное происходит, — наконец сказал кто-то. — Надо нам вернуться в казармы. Предупредить командира. Кто пойдет?

Молчание.

— Все вместе пойдем! — сказал другой.

Они погасили чадящие огарки и вышли из кладовки. Увидели отблески пожара, услыхали шум, припустили бегом, сделали крюк вокруг главной улицы. Когда они добрались до казарм, полк стоял готовый к выступлению. Тарабас как раз вскочил на коня.

— Живо стать в строй! — вскричал он.

Они со всех ног кинулись в комнаты, отыскали несколько брошенных винтовок и поодиночке стали каждый в одну из шеренг Несколько офицеров (не все) тоже были на ногах. Послышались привычные команды Сильно поредевший полк двинулся в город, Тарабас верхом во главе колонны, как положено по уставу, с шашкой наголо. Вышли прямиком на главную улицу. Грозный полковник Тарабас, впереди, в двадцати шагах от первой роты, красноватый в отблесках огня, выглядел так устрашающе, что безумная толпа мгновенно притихла.

— Назад! — рявкнул Тарабас. И они все послушно попятились, потом повернулись, будто вдруг смекнули, что, пятясь задом, не сумеют быстро удрать от грозного Тарабаса и несчетных примкнутых штыков, сверкавших у него за спиной в отсветах пожара. Они побежали, помчались сломя голову. Евреев бросили, уже забыли о них. И те остались, плотная, словно спрессованная черная кучка посреди улицы. Они догадывались, что спасение близко, но знали и что оно опоздало С ними все кончено, навсегда. Они не шевелились. Пусть спасители окончательно их растопчут, расплющат. Смерть и холод были в их сердцах. Они даже физической боли не чувствовали. На деревянных тротуарах, которые кое-где тоже мало-помалу затлели, стояли по обеим сторонам женщины и дети, а за спиной у них пылали дома. Никто не кричал. Дети и те уже не плакали.

— Прочь отсюда! Прочь! — приказал Тарабас.

И темная толпа евреев наконец-то побежала, с обеих сторон, по деревянным тротуарам стучали торопливые подметки женщин и детей. Когда улица освободилась, солдаты начали спасать из домов все, что еще можно было спасти. Старались, по мере возможности, гасить пожары. Воды не было, ведер тоже. В общем, нечего и думать, что удастся потушить. На огонь бросали шинели, камни, нечистоты, без разбору вытаскивали из комнат столы, постели, подсвечники, лампы, кастрюли, козлы, колыбели, хлеб, всевозможную еду и домашнюю утварь. Сапогами затаптывали тлеющий огонь на тротуарах. А что потушить не могли, оставляли гореть, пытались штыками, шашками и винтовочными прикладами срывать гонт, ломать стены, сбивать пламя с горящих постелей. Часом позже виднелись только синеватые огоньки, желтоватое тление целиком или наполовину сгоревших короптинских домов да удушливая сизая мгла, окутавшая весь городок. Измученные солдаты неподвижно сидели и лежали на дороге. Равнодушно ждали утра. К счастью, не было ветра. Из немногих уцелевших домов Коропты лишь в одном оставались живые обитатели — в трактире «Белый орел», на постоялом дворе пропавшего еврея Кристианполлера. Во дворе и в комнатах, в просторном зале и в погребе теснились евреи и крестьяне. Кое-кого ужасы и усталость, спиртное, дурман и боль усыпили. Крестьяне и евреи лежали рядом. Солдат видно не было. Дезертиры, под водительством Рамзина, уже ушли из Коропты. Дети вскрикивали во сне, женщины рыдали. Несколько евреев сидели, не находя сил подняться, нараспев молились, раскачиваясь в такт своим древним напевам.