Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Рамзин сделал шаг назад. Третий ряд, который начал было рисовать — немецкие солдаты разных родов войск, бойцы Красной армии, всевозможные символы вроде серпа и молота, одноглавый и двуглавый орел, — он неожиданно бросил. Швырнул мелок в стену. Тот раскололся и мелкими обломками упал на пол. Рамзин обернулся. Рядом с ним стоял украинец Кологин, один из соратников Тарабаса Рамзин выдернул у него из кобуры пистолет.

— Внимание! — сказал он.

Все посторонились. Рамзин отошел к открытой двери. Прицелился и выстрелил. Попал во все шесть рисунков верхнего ряда. Восторженные аплодисменты. Топот. Крики «ура!» и «слава Рамзину!». Все побежали на поиски стрелкового оружия. Соратники Тарабаса сперва стреляли сами, а потом передавали оружие другим. Счастья пытали все, но в мишень не попал ни один.

— Она заколдована! — крикнул кто-то. — Рамзин заколдовал свои рисунки!

Дьявольщина. Даже хорошие стрелки, уверенные в своей руке и меткости, на сей раз стреляли либо слишком высоко, либо слишком низко. Так или иначе, после нескольких попыток им казалось, будто в тот миг, когда пуля покидала ствол, кто-то незримый толкал пистолет. Снова настал черед Рамзина. Он выстрелил и попал. А ведь выпил явно не меньше других. Они видели, как он пил. Почему же у него рука тверже, чем у всех остальных? Рамзин целился, стрелял и попадал в цель. Н-да, словно повинуясь какому-то бесовскому приказу, он попросил сотоварищей указать еще более точные цели и вызвался в них попасть. Вопросы пробудили у большинства жгучую жажду уничтожать, мутную, темную потребность увидеть, как пули ударят в определенные части трех обнаженных женщин и уничтожат их. На первый вопрос Рамзина, куда ему целить, они не ответили. Алчность и стыд перехватили горло. Рамзин сам подбадривал их:

— Левая грудь третьего рисунка в середине, вторая женщина?.. Нижний край ее рубашки?.. Лодыжка или сосок?.. Лицо?.. Нос?..

Мало-помалу они уже не могли пропускать мимо ушей эти вопросы, которые словно бы метили в их сокровенные желания более точно, чем глаз превосходного стрелка в рисунки. Бесстыдные вопросы Рамзина будили бесстыдные ответы. Рамзин стрелял и каждый раз попадал в назначенную цель.

Постепенно двор заполнился любопытными крестьянами, привлеченными веселой пальбой и громким хохотом. Замешательство овладело и зрителями. Все крестьяне покинули свои готовые к отъезду повозки. Стояли, распахнув рты, глаза и уши. Теснились, вставали на цыпочки, чтобы лучше видеть. Как вдруг Рамзин, расстрелявший уже три обоймы, крикнул:

— Дайте-ка мне винтовку!

Принесли винтовку. Едва утих гром вы стрела, как грянул вопль, исторгшийся разом из всех глоток. Большой пласт крашеной синей штукатурки с последними непристойными рисунками Рамзина отстал от стены, рухнул наземь, развалился, рассыпался обломками и пылью. И широко открытым глазам зрителей явилось подлинное чудо: на потрескавшемся фоне стены в темно-золотом блеске закатного солнца на месте неприличных рамзинских рисунков предстал благословенный, сладостный лик Богоматери. Сперва увидели этот лик, затем все прочее. Черными как ночь были ее пышные волосы, украшенные полукруглым серебряным венцом. Лучистые черные глаза, казалось, смотрели на мужчин с невыразимой болью, с сестринским радостным утешением и детским удивлением. В вырезе рубиново-алого платья светилась кожа цвета пожелтевшей слоновой кости, угадывалась красивая благодатная грудь, коей назначено вскармливать маленького Спасителя. Позлащенный отсветом закатного солнца, которое в этот день словно хотело задержаться на небе дольше обычного, явленный взорам образ Богоматери, несомненно, был всеми воспринят как подлинное чудо. Кто-то в толпе вдруг затянул страстным, низким и ясным голосом «Богородице Дево, радуйся», песнопение, известное и любимое в набожном здешнем краю многие сотни лет, рожденное сердцем самого народа. В тот же миг сраженные молнией богобоязненности все пали на колени, крестьяне, могучие солдаты, дезертиры и соратники Тарабаса. Огромное упоение завладело всеми. Им чудилось, будто они воспарили, тогда как на самом деле они пали на колени. Словно некая небесная сила схватила их за плечи и прижала к земле, а одновременно вознесла ввысь. Чем ниже сгибались их спины, тем легче взлетали души. Растерянными голосами они подхватили песнь. Все гимны в честь Марии пелись сами собою, меж тем как отблеск солнца на стене угасал. Вскоре виднелась лишь узкая полоска, точно золотой обруч на челе Богоматери. Полоска становилась все тоньше. И вот в тени уже светился лишь кроткий лик и желтовато-белый кусочек груди. Алое одеяние слилось с сумраком. Утонуло в опустившейся ночи.