Эми Фридман - Два лета

– Да нет, – тут же сдается Рен, на лице ее появляется улыбка. – Он уже в Нью-Йорке. Накануне уехал к двоюродному брату, придет прямо в музей. – Открыв сумку, она роется в ней. – Черт! У тебя было такое лицо…

– Я… – Мотая головой, я невольно смеюсь. – А я не поверила.

– Да ладно? – спрашивает Рен, и я впервые точно уверена, что она выгнула под челкой бровь.

– Держите, девушки. – Тетя Лидия появляется в проходе возле Рен и протягивает наши билеты туда и обратно. Коротко улыбнувшись мне, она разворачивается и двигается к своему месту, которое ближе к голове вагона. Сейчас, когда час пик прошел, в залитом солнцем поезде тихо, почти все места занимает наш класс.

– Твоя тетя – прекрасный преподаватель, – говорит Рен, все еще копаясь в сумке.

– Что? – я смотрю на нее с удивлением.

– Она классная, – повторяет Рен, кивая в сторону передних сидений. – В прошлом году я ходила на курс фотографии при Ассоциации молодых христиан, но не узнала и половины того, что знаю теперь.

– Откуда… откуда ты знаешь, что это моя тетя? – Я запинаюсь и, насторожившись, отодвигаюсь к окну.

Я думала, что умело и тщательно оберегала свою тайну. По правде говоря, это было несложно: с той странной встречи в «Лучше латте, чем ничего» тетя несколько отдалилась. Она больше не звала пить кофе и в классе ко мне не обращалась. Я и благодарна ей, и обеспокоена одновременно.

Достав из сумки толстую потрепанную книгу в мягкой обложке – сборник стихов Эмили Дикинсон, Рен пожимает плечами.

– Да это же очевидно, – откликается она.

– Что очевидно? – продолжаю допытываться я. К нам подходит контролер, чтобы прокомпостировать билеты. – Мы ведь даже не похожи.

Мама и тетя Лидия – брюнетки, а я унаследовала цветовой тип отца – светлые волосы и глаза. А внешне я вообще ни на кого из родни не похожа.

Рен, задумавшись, склоняет голову набок.

– Ну, есть небольшое сходство, – объясняет она, забирая у контролера свой билет. – В выражении лица. К тому же Лидия с первого дня, еще не успев ни с кем познакомиться, знала, как тебя зовут. Плюс сказала, что ее сестра преподает философию. А я помню, как на день профориентации в четвертом классе приходила твоя мама, она рассказывала о своей работе, и я еще подумала тогда, что профессия у нее клевая.

– А-а, – только и могу сказать я, про себя удивляясь тому, что Рен меня разоблачила. И что она помнит день профориентации. Я, правда, тоже его помню. Тогда я хотела, чтобы перед классом выступил папа – мне, девятилетней, казалось, что художник звучит гораздо более клево, чем философ, – но он в то время работал во Франции. Помню, были родители Рен, они оба адвокаты, что, казалось, было слишком обыденным для уже тогда странной Рен. – Просто я не хотела, чтобы об этом знали, – добавляю я торопливо.

Поезд изгибается на повороте, слышен скрежет. Я вцепляюсь в подлокотники. «Хью тоже знает?» – гадаю я, мои щеки горят.

Открывая книгу, Рен снова пожимает плечами.

– А чего смущаться? – отвечает она. – Зачем беспокоиться из-за того, что подумают другие?

Я наблюдаю за Рен, пока та читает. Солнечные блики, мелькающие в окнах поезда, вспыхивают в ярких волосах. Длинное темное платье выглядит бесформенно и похоже на ночную сорочку викторианской эпохи. Ногти обкусаны, на запястье старинные громоздкие часы с кожаным ремешком. Рен ни на кого не похожа. Я вдруг понимаю, что ей не важно, что подумают другие. Многие утверждают, что их это не заботит, но в случае с Рен я точно знаю, что это так и есть.

А для меня важно, теребя плетеные браслеты, признаюсь себе я. Для Руби очень важно. Я недавно пришла именно к такому выводу. Я оглядываю то, что на мне сейчас надето. Это белый льняной сарафан, который в прошлом году мне отдала Руби, разобрав свой шкаф. Я хотела взять сарафан во Францию, авиакомпания наконец вернула мне мой чемодан-путешественник. Сейчас мне даже жаль, что утром я не надела что-нибудь другое.

Я лезу в рюкзак, отодвигаю в сторону камеру Nikon, блокнот и кардиган, который мама предложила взять буквально перед выходом из дома, хотя воздух уже нагрелся до тридцати градусов. Телефон провалился на самое дно, хватаю его и смотрю на экран. От Руби ничего нет.

Вздыхаю. А чего я ждала? Моя лучшая подруга теперь официально встречается с Остином Уилером. Эту новость она сообщила во вторник, когда я после практики по фотошопу забежала в «Лучше латте, чем ничего».

– Лето, чтобы влюбиться! – верещала она, обнимая меня. Напряжение, которое было между нами накануне, видимо, забылось.