Эми Фридман - Два лета

Чувствую себя немного безрассудно, так же, как тогда, в сарае, когда я дала отпор Элоиз. Заикаясь и смешивая французский с английским, говорю продавщице, что хочу купить блузку – в кармане достаточно евро – и прошу отрезать этикетки. Несколько минут спустя я уже на улице в очень красивой новой блузке, а майка Руби скомкана в руке.

Теплый послеполуденный ветерок раздувает мою обновку. Я улыбаюсь, мне кажется, что я невесома, что плыву над брусчаткой. На бульваре полно людей, и, проходя мимо Café des Jumelles, я задеваю чье-то плечо.

– Excusez-moi. – Я горда, что автоматически перешла на французский.

Прохожий – подросток пониже меня с шапкой кудрявых каштановых волос и карими глазами. Не понимаю, с чего это он останавливается и начинает улыбаться.

– Bonjour, mademoiselle, – обращается он ко мне, будто приглашая к разговору. – Ça va?

Так. У меня начинает гореть лицо. Неужели этот парень… ну, вроде как подкатывает ко мне? Я снова вспоминаю о торговом центре у нас в городе, о том, как незнакомые парни, широко улыбаясь, иногда говорили Руби «Привет!», когда мы с ней ходили по магазинам. Если парень был симпатичный, то Руби тоже говорила «Привет!», и, бывало, они обменивались телефонами. Я же всегда молчала, невидимка на вторых ролях. Мне никогда не улыбались, со мной никогда не заговаривали, и я к тому привыкла. Я не привыкла к этому.

Кареглазый мальчик, похоже, ждет ответа. Но я слишком взволнована, чтобы сказать «Ça va» или вообще хоть что-нибудь. Поэтому я отворачиваюсь и ухожу, сердце бьется все сильнее. Правда, я украдкой бросаю взгляд через плечо: мальчик все еще смотрит в мою сторону и улыбается. Потом он пожимает плечами и уходит.

Под новой блузкой глухо колотится сердце. Не понимаю. Это что, блузка волшебная? Поэтому парень меня заметил? Может, дело в самой Франции или во французских мальчиках. В конце концов, я же в кафе общалась с Жаком, хоть сейчас и кажется, что этого не было и больше не будет никогда.

Отвлекшись, я поворачиваю на залитую солнцем площадь, где расположился фермерский базар. На прилавках горы сыра и овощей, фруктов и цветов. Целые блестящие рыбины лежат на льду, на столах расставлены бутылочки с лавандовым маслом и разложены упаковки с травами. Я останавливаюсь, чтобы рассмотреть связанный прутиками в пучки чабрец, и думаю, можно ли будет его в августе отвезти домой как сувенир из поездки. Не то чтобы мама захочет воспоминаний о Франции и об отце. Или Руби найдет применение чабрецу. Я смотрю на ее маечку у меня в руке.

Я брожу в толпе. Мужчины и женщины болтают с продавцами, вокруг приятный шум торговли. Останавливаюсь возле прилавка с овощами, восхищаясь горой красных спелых помидоров. Может, куплю себе на обед, а к нему кусок бри с сырного прилавка. Лезу в карман, чтобы посмотреть, остались ли евро, и вдруг сзади слышу знакомый голос.

Мужской голос. Сердце снова ускоряет свой ритм, и я оборачиваюсь. Рядом с бочками оливок с продавцом разговаривает симпатичный официант Жак. Я вижу его профиль, и у меня перехватывает дыхание: высокие скулы и большой красивый нос, копна черных волос. Он здесь. Будто я его вызвала силой мысли. Я все еще стою возле помидоров, сердце колотится, голова кругом. Можно пойти на поводу у своей застенчивости и поспешно исчезнуть. Или…

Я думаю про мальчика, который на улице сказал мне: «Ça va?» Вспоминаю письмо от Руби про любовь. В воображении всплывает Хью Тайсон, он ходит на курсы фотографии, живет своей жизнью. Я чувствую кожей нежное прикосновение новой блузки, вдыхаю ароматы трав и цветов. Все это соединяется во мне, и прежнее безрассудство возвращается. Оборвав внутренний танец нерешительности, я подхожу прямо к Жаку.

– Ça va? – решаюсь я. Кажется, сейчас это самая подходящая фраза.

Жак отрывается от оливок, и его темно-синие глаза расширяются. У меня все дрожит внутри. Я спрашиваю себя, что я делаю, но уже поздно – уже делаю, это уже происходит, и прямо сейчас.

– Саммер! – восклицает Жак и многозначительно улыбается.

Он меня помнит? Он меня помнит! Он наклоняется так близко, что я чувствую запах одеколона на его шее, и быстро целует меня в обе щеки. Я заливаюсь густым румянцем, темнее, чем цветы на блузке, чем помидоры позади меня. И почему-то обычай целоваться в щеку уже не кажется мне таким уж плохим. Стою неподвижно посреди бурлящего базара и вся дрожу.

Жак отстраняется.

– Одну минутку, s'il te plait? – спрашивает он, и я киваю.

Я уже сделала первый шаг и могу ждать минутку, час, день, все лето… Жак поворачивается к продавцу оливок и начинает быстро, жестикулируя, говорить по-французски. Я стараюсь дышать ровно. Продавец набирает совком блестящих зеленых оливок в большой контейнер и протягивает Жаку.