Эми Фридман - Два лета

На меня наваливается усталость. Как же тоскливо, как стыдно теперь возвращаться! Позвонить маме, она – внутри все сжимается – обязательно будет в каком-то смысле ликовать. Отправить Руби сообщение, типа, представляешь, я вернулась, да я и не улетала… И весь этот треп о роскошных французах кажется сейчас таким глупым. Я вздыхаю.

Мне бы следовало одолжить у своей новой лучшей подруги, представителя авиакомпании, телефон – нужно же как-то из аэропорта добраться домой, в Хадсонвилл. Но я ничего не делаю. Замерев, я сижу в кресле, как будто оставаясь в аэропорту, я смогу предать все случившееся забвению, оторваться от реальности. Отрешенно смотрю на взлетную полосу. Гроза кончилась, и стоит тихая ночь: ни грома, ни молнии, темное небо кристально чистое.

Самолет гудит, набирает скорость и – я задерживаю дыхание – отрывается от земли, его нос задирается вверх. Уже летит. Это я лечу, вернее, должна была лететь. Я кусаю губы. Самолет поднимается все выше, унося с собой не только мой чемодан, но и все надежды и мечты. А я остаюсь здесь, и впереди у меня, скорее всего, такое лето, что хуже не бывает.

– СУПЕР! – ИЗ КУХНИ доносятся возгласы мамы. – Лидия, ты просто супер! Правда! Спасла нас от черничного дефицита!

Что-что? Открываю глаза. Я в своей постели, зарылась во все свои пышные подушки. Жалюзи в комнате плотно закрыты. Голова побаливает, а кожу на щеках стянуло, как случается, когда долго плачешь. И что там мама тете кричит про чернику? Почему я здесь, дома, а не во Франции?

Я сажусь на постели, и ко мне возвращается память. Как у выхода на посадку ответила на звонок отца. Как одолжила у представителя авиакомпании сотовый, чтобы позвонить маме, и та почти сразу появилась в аэропорту, ужасно рассерженная на папу, но в то же время испытавшая какое-то облегчение. Как мама везла меня домой, а я сидела рядом, напряженная, и старалась сдерживать слезы. Как сразу побежала в свою комнату, где всю ночь поочередно то кипела от злости, то рыдала.

Встаю, зевая и потягиваясь. В зеркале отражаются торчащие во все стороны волосы и мятая пижама – этому я совершенно не удивляюсь. Зато удивляюсь огромной трещине во всю его длину.

Да, конечно. Вот еще одно воспоминание. Вчера я, разбирая сумку, в ярости швыряла предметы куда попало. И даже фотоаппарат тети Лидии собиралась метнуть, но, к счастью, вовремя остановилась. Вместо него с размаху бросила через всю комнату путеводитель по югу Франции. Корешок книги ударился о зеркало и расколол его.

Меня передернуло: плохая примета. Семь лет счастья не будет! Потом я вспомнила, что жизнь у меня уже и так несчастная. Так что нет смысла бояться разбитого зеркала. Я босиком подхожу к окну и, подняв жалюзи, щурюсь от яркого послеполуденного солнца. Свет заливает стены комнаты и падает на любимый постер Ренуара: две сестры, одна в белом платье, другая – в розовом, поют у фортепиано. Сегодня почему-то картина кажется мне банальной. По-детски наивной.

С захламленного письменного стола доносится жужжание мобильника. Хватаю его – вдруг отец. Но нет, сообщение от Руби, она шлет их мне все утро. Я смущенно вспоминаю настоящий град сообщений, который я вчера обрушила на лучшую подругу, едва зарядив мобильник. «Чрезвычайная ситуация!!! Застряла в Хадсонвилле! Папа = враг». И все в этом роде. Руби, как все нормальные люди, спала, но ее молчание только подогревало мой пыл. Последнее сообщение, уже на рассвете, содержало что-то вроде «Ты отстой», после чего я наконец добрела до кровати и забылась сном.

Просматриваю ответы Руби и с облегчением понимаю: она не сердится на меня за безумные сообщения. Наоборот, она, как и я, подавлена и обеспокоена тем, как проходит мое лето. «Ты перезвонила отцу??? – говорится в последнем сообщении. – Да звони прямо сейчас!!! Убеди его, что тебе НЕОБХОДИМО поехать во Францию, несмотря ни на что!»

Я киваю, соглашаясь с телефоном. «Ты права, как всегда, о мудрейшая лучшая подруга!» – отвечаю я. Надо бы на самом деле позвонить отцу, ведь разговор не окончен, еще есть вопросы. И возможно, – во мне теплится искорка надежды – я уговорю его позволить мне приехать.

Перебираю залежи на столе и нахожу распечатку папиного письма с его телефонами. Волнуясь, звоню на сотовый, но в ответ лишь безнадежные гудки. Наверное, я могу принимать международные звонки, но не совершать их.

Открываю дверь комнаты и выхожу в коридор с ковровым покрытием. Дом у нас одноэтажный, и отсюда мне слышно, как в кухне разговаривают мама и тетя Лидия. Мама говорит что-то похожее на «не рассказывай». Тетя Лидия сначала что-то бормочет, а потом я четко слышу: «Почему бы не попытаться? Уже столько времени прошло!»