Филип Рот - Цукерман освобожденный

— Все так. Хорошее начало.

— Вы же так не думаете. — Он открыл блокнот, взглянул на свой почерк, такой аккуратный, легко читаемый — решительно максимум того, что учитель мог ждать от крупного неуклюжего мальчика на задней парте. — Что не так? Вы должны мне сказать. Если это дрянь какая-то, не хочу, чтобы Сульцбергер это читал. Мне нужна правда. Я всю жизнь боролся и страдал за правду. Пожалуйста, не надо любезностей, и ерунды не надо. Что тут не так? Я буду учиться, я буду совершенствоваться, чтобы вновь занять принадлежащее мне по праву место.

Нет, это был не плагиат. Не то чтобы это имело значение, но он, очевидно, все это сварганил сам, одним глазком посматривая в «Нью-Йорк таймс», а другим в Льва Толстого. В полночь, после завершающего злодейского ха-ха-ха. Сделаю все, что могу, чтобы избежать насилия, но если я чувствую угрозу, то вести себя буду как человек, которому угрожают. Так записал в тетради Цукерман.

— Я же сказал, неплохо, совсем неплохо.

— Да! Вы это оценили! Только объясните почему. Как я буду учиться, если вы не объясните, почему!

— Ну, — смилостивился Цукерман, — лаконичным ваш стиль, Алвин, я, пожалуй, не назову.

— Не назовете?

Он покачал головой.

— Это плохо?

Цукерман постарался напустить задумчивый вид.

— Нет, разумеется, это не «плохо»…

— Но и не хорошо. Ладно. Пусть так. А что насчет моих мыслей, насчет того, что я пытаюсь донести? Стиль я могу подработать, когда будет время. Мисс Дайамонд поможет мне со стилем, если вы скажете, что так нужно. Но мысли, собственно мысли…

— Мысли, — мрачно повторил Цукерман, получив блокнот обратно.

Напротив какую-то пожилую даму интервьюировал Джей Кей Крэнфорд — вместо Алвина Пеплера. Сухопарую, красивую, с палочкой. Вдова Серателли? Мать Серателли? Эх, почему я не та пожилая дама, подумал Цукерман. Что угодно, лишь бы не обсуждать эти «мысли».

Литературное произведение, прочитал про себя Цукерман, это не автобиография, однако я убежден, что литература в каком-то смысле проистекает из автобиографии, хотя связь с конкретными событиями…

— Забудьте пока что о стиле, — сказал Пеп-лер. — Теперь прочитайте только ради мыслей.

Цукерман невидящим взглядом уставился на страницу. Услышал, как лев говорит Хемингуэю: «Прочитайте только ради мыслей».

— Я уже прочитал и ради того, и ради другого.

Он уперся в грудь Пеплера и легонько оттолкнул его. Не лучший ход, понятно, но что еще ему было делать? Так он хоть сумел отступить от почтового ящика. И снова вернул блокнот. Пеплер выглядел так, словно его оглоблей стукнули.

— И?

— И что? — сказал Цукерман.

— Правду! Мы же говорим о моей жизни, о моем шансе на второй шанс. Я должен знать правду.

— Ну, правда в том… — но, увидев, как по лицу Пеплера струится пот, он передумал и договорил: — Что для газеты, наверное, подойдет.

— Но? В вашем голосе, Натан, слышится большое «но». Но что?

Цукерман сосчитал вооруженных полицейских у похоронного бюро Фрэнка Кемпбелла. Четверо пеших. Двое конных.

— Ну, я не думаю, что с этими «мыслями» вам надо удаляться в пустыню и взбираться на столп. Таково мое мнение. Раз уж вы настаиваете.

— Ого… — Он стал судорожно постукивать блокнотом по ладони. — Вы умеете стрелять с бедра. Оп-па… Ваша книга не из ниоткуда взялась, это точно. Я про сатиру. Ой-ой-ой…

— Алвин, послушайте! Сульцбергер, возможно, будет в восторге. Я уверен, у нас с ним совершенно разные критерии. Если Перльмуттер хочет показать ему, вам не стоит отказываться.

— Нет уж… — уныло сказал он. — Если речь о тексте, авторитет тут именно вы.

И, словно засаживая нож себе в грудь, сунул блокнот в карман.

— С этим не все согласятся.

— Не-не-не, не прикидывайтесь, будто тут вы никто. Нечего скромничать. Мы знаем, кто у нас в высшей лиге, а кто нет.

После чего он снова вытащил блокнот и стал яростно стучать им по руке.

— А когда я говорю, что писателю не стоит вываливать все, пока все не переварит! Это как?

Сатирик Цукерман промолчал.

— Тоже дрянь, да? — спросил Пеплер. — Я не нуждаюсь в снисхождении, скажите прямо!

— Разумеется, это не «дрянь».

— Но?

— Но вы ведь очень напряглись, да, для эффекта? — сказал Цукерман, стараясь выглядеть серьезным и нисколько не снисходительным писателем. — Стоит ли это таких усилий?

— А вот здесь вы ошибаетесь. И нисколько я не напрягался. Меня просто осенило. В этих самых словах. Единственная фраза, где я ничего не правил, ни единого слова.